Погостила родня и осудила: “О коте больше переживаешь, чем о людях. Тьфу слушать”

Погостила родня и осудила: “О коте больше переживаешь, чем о людях. Тьфу слушать” post thumbnail image

Оля на собственной шкуре поняла одну простую вещь: не делай людям добра – не получишь от них и зла.

Особенно обидным было то, что эти самые люди не являлись посторонними Оле гражданами, а были довольно близкими людьми.

Такой вот горький казус приключился.

Событие, приведшее Олю к философским страданиям, изначально планировалось вполне приятным – к ней в гости наметилась нагрянуть двоюродная сестра Изольда.

Кузина проживала в области. Виделись они в последний раз семь лет назад – на похоронах общего дедушки. И изредка по телефону потом трещали.

И тут понятно – все занятые и взрослые люди.

Но вот теперь Изольда намеревалась нанести родственный визит. Захотелось ей всласть пошушукаться с сестренкой, похохотать и просто душой отдохнуть. Как в детстве. Соскучилась!

А Оля и рада, тоже соскучилась.

Недавно она приобрела собственную жилплощадь – однушку в новостройке. Жилплощадь была с приличным ремонтом и обстановкой – такое не стыдно людям показывать.

И Оля, улыбаясь, представляла себе явление сестры.

Вот Изольда приедет и сразу, прямо вот с порога, ахнет. И обомлеет. И будет бродить по квартире с восторженными глазами. Чуть завидуя, но и радуясь за новосела.

А Оля кузине все-все показывать будет любовно.

И белые стены в модной штукатурке, и лоджию с каскадными петуниями, и прекрасный вид на пустырь из окна.

И кота своего Тимошу покажет – пусть Изольда пузо ему пощекочет. Тимоша любит такое – мурчит и жмурится.

А потом они, чуть выпив красного вина, болтать до утра будут и много смеяться. Так смеяться, что уже и невмоготу им станет, что уже даже животы у них заболят.

И вспоминать трогательные моменты сопливого детства наперебой начнут: “а помнишь…?”.

Глаза у них будут влажными, а на душе сделается пронзительно тепло.

Такое только между очень близкими людьми бывает после долгой и вынужденной разлуки.

С Изольдой они хорошо дружили раньше. В деревенском детстве у бабушки козам хвосты на пару крутили. Крутили и от смеха все покатывались. Бабушка их даже ругала – смешно дураку, что нос на боку. Но им от этих слов только веселее делалось – заливались до икоты.

Дети, что с них взять.

Потом подросли, конечно. И виделись редко – у каждой своя взрослая жизнь. Встречались на значительных родственных сходках – свадьбах или вот похоронах.

Оля переехала в областной центр – выбилась в люди, карьеру делала. Жила бобылкой. С котом.

А Изольда так и осталась в родимом Козюхинске. Удачно устроила женскую судьбу – двое ребят и любящий супруг при ней имеются.

…Приехала кузина Изольда не одна, а с домашними. Сюрприз. Принимай, хозяйка.

К родственнице прилагались ее муж Олег и двое детей-дошкольников. Старший мальчик – Сема, младший – Сима.

Ввалились в прихожую шумной гурьбой.

Все чуть помятые, слегка на взводе от усталости – потрясись-ка одиннадцать часов в душном плацкарте.

Сумки энергично затаскивают, на ребят дружно покрикивают. Приятная семья.

Оля, конечно, гурьбу радушно встретила. Кровь не вода.

И по гостеприимству суетиться сразу кинулась – блюда на стол метать, постели стелить, полотенца махровые вынимать из шкапчика: кушайте и споласкивайтесь с дороги, гости дорогие.

Мужа сестры, Олега, Оля видела лишь однажды – на свадьбе.

Зять ей не особо понравился тогда – он был излишне горластым, носил деревенский кудрявый чуб и как-то натужно гоготал – смеялся. Как глупый гусак прямо.

Травил анекдоты про тещу.

Щедро наливал и бойко выпивал. Дважды подрался с тестем.

Молодуху называл почему-то “мать” и целовал ее так смачно, что краснели даже гости мужского полу.

Под конец торжества заснул лицом в холодце.

Но Изольда смотрела на него с обожанием. Буквально плавилась от счастья. Любовь – так и положено.

Изольда с порога объявила, что приехали они не просто так, а по важному делу. Надумали вот они с Олежей перебираться из родимого Козюхинска в областной центр. Тут, в облцентре-то, перспектив больше и жизнь бурлит энергичнее. И прямо с завтра они идут трудоустраивать главу семьи на должность. И пусть уж Оля их потерпит на новой своей жилплощади. Чай, не запачкают стен-то в модной штукатурке.

И кровь не вода.

А они сала шмат приперли и готовы скрашивать одинокие ее вечера в течение недели. Не все же ей с котом тут мыкаться. Это уже Олег гусем сгоготал.

Обнялись душевно все, конечно. Расцеловались.

Оля с Изольдой даже всплакнули – бежит жизнь, несется.

Дети тем временем чуть зафордыбачили с устатку. Но это все дети так фордыбачат, если притомятся.

Олег по жилплощади забегал, загорланил – соседи снизу по батарее стучать начали. Истерики.

Отпрысков зять называл почему-то дармоедами. И громко, тряся чуть поредевшим чубом, уговаривал этих своих дармоедов не выкидывать трюфелей в гостях у тети Оли, а вести себя грамотно, иначе будет ать.

На боковую двинулись уже глубокой ночью.

Старший Сема с родителями устроился на полу.

Симу, на правах младшего, к Оле на диван турнули – грей тетку, га-га.

Младший оказался ребенком беспокойным. Сучил лапками и укладывался строго поперек лежбища. Спал он отчего-то только с саблей. Без оружия укладываться Сима отказывался напрочь. Так вот и размахивал саблей, и сучил ножками до самого утра. Иногда вдруг шептал в темноту хрипло: “убью, сволочи”. Изображал Дарта Вейдера или, быть может, Чапая.

Старший мальчик Сема весь пошел в отца. Тоже с чубом, тоже горлопан. Травил анекдоты про Вовочку, предлагал всем сыграть в “Кошка сдохла”. Изредка запрыгивал к Оле на диван – покушался на несчастную саблю. Сима в эти моменты орал истошно, Сема в ответ заливисто гоготал.

Олег с пола строго требовал не поднимать взрослым шерсти, а уже спать.

Проколготились так до рассвета.

Кот Тимоша, предвидя развитие сюжета, намертво забился под диван. Будто и не было его никогда в природе. Только глаза горят шальным огнем.

Оле было жалко Тимошу до слез. Говорят, у кошек хрупкая нервная система. И неврозы случаются на раз.

Потом понеслось, конечно, сплошное хлебосольство.

По утрам шумной ватагой толкались в уборной, энергично делили ванную и зубные щетки. Весело завтракали омлетом или ячкой.

Оля тоже толкалась, искала свою щетку и бегло завтракала.

На работу она теперь приходила очень бодрая. И даже за час до начала рабочего дня приходила. Досыпала на проходной.

Изольда с семейством тоже без дела не сидели.

Бросались в забеги с первым лучом света – оббегали парки развлечений, недорогие торговые точки и вакантные места, куда метил трудоустроиться Олег.

Щупали обстановку, приценивались к новой жизни, перспективы прикидывали. Осваивались.

По вечерам Оля теперь перла объемные авоськи с продуктами – обеспечивала полноценное меню гостям.

Кровь не вода, одной ячкой сыт не будешь.

Возвращались родственники обычно к ужину – взъерошенные, пыльные, довольные.

Сема и Сима немного колобродили с устатку.

Олег покрикивал на них и пощекотывал жену за пузо. Изольда счастливо заливалась – любовь супружеская.

Олег освоился окончательно и весело командовал за столом – призывал мать, дармоедов и Олю не стесняться, налегать на горячее. Травил анекдоты про старых дев с котами. Тряс чубом.

Оля сидела с красным лицом – принимала анекдоты на свой личный счет.

После ужина Изольда плотно садилась на телевидение. Начинались ее любимые сериалы. Не пропускать же культуру.

Изольда устраивалась у телека с кульком семечек. Сетовала, что у Оли телевизор всего один. Вот у них дома, в Козюхинске, телеков имелось в семье сразу три. Один, самый навороченный, стоял в зале. Для Олежки. Чтобы он свои новости и боевики смотрел в удовольствие. Еще один – у детей. Там мультики с утра до ночи. Чтобы не ныли и к большому телевизору рук не тянули. И еще маленький телевизор на кухне. Это для Изольды. Она, бывалоча, с делами своими управится – и ну фильмы любимые смотреть, душой отдыхать.

Олег, лишенный боевиков и новостей, вел длительные телефонные переговоры со своими козюхинскими товарищами.

Подробно интересовался обстановкой и последними новостями родного населенного пункта.

Радовался голосам товарищей так, будто не видел их, товарищей этих, как минимум, пятилетку. Громко верещал “Баааа!” или “Братуууха! Рад, рад!”.

Со вкусом рассказывал телефонным братухам про свои дела – сколько потратили денег, чего видели и какие все тут в облцентре зазнаистые ходят.

Вести переговоры стационарно Олег не умел – метался по всей квартире, гоготал и горлопанил.

Общение протекало то на лоджии с петуниями, то в санузле, а то и под боком у Оли, на ее диванчике. В какой-то момент Оля даже начала братух Олега различать по голосам, разбираться в их жизненных нехитрых планах. Даже привет хотелось передать.

Сема и Сима, отужинав и чуть передохнув, начинали немного изнывать.

Сначала они вязались к родителям – просили телевидения.

Потом выманивали кота Тимошу из его укрытия шматом сала. Тимоша был мудрым и изображал давнюю смерть. Но, быть может, и правда он отбыл в мир иной на фоне непрекращающегося стресса. И теперь лежал в укрытии жалкой чучелкой.

Потом отпрыски немного дрались. К полуночи входили во вкус и лупцевали друг друга уже в полный рост. В ход шла даже сабля.

Сима, на правах младшего, отхватывал закономерного леща, несся за утешением к родителям.

Родители отодвигали ревущего Симу в центр комнаты ногой: поиграйся-ка с тетей Олей в лошадку. Она страсть как детей любит. Иго-го, теть Оль!

И леща для верности Симе еще одного делали.

Оля уныло звенела посудой и размышляла о завтраке: омлет или ячка?

Вечера ее были теперь так густо скрашены, что даже хотелось немного серости бытия. Хотя бы глоток.

Скажи, караванщик: “Когда же вода ?”

…На исходе третьей недели Оля негостеприимно приуныла.

Она устала от ожесточенной борьбы за кран по утрам, от вечерних авосек, шума и гама, анекдотов Олега, воинственного Симы и его сабли, больно упирающейся ей под ребро еженощно. И даже от Изольды устала.

И не улыбалась Оля больше без особых на то причин. Хандрила все больше. В предрассветный час на работу неслась укрываться, как несчастный Тимоша под диван. И сидела там до вечера позднего, набиралась решимости в жилплощадь вернуться.

А однажды даже как-то вскользь намекнула, что мил тот гость, что недолго гостит. Народная мудрость это говорит, не Оля выдумала.

Еще через месяц Изольда с домашними наконец-то отбыла восвояси.

Олега на работу нигде не взяли – кризис, чего вы хотите.

А сам облцентр и вовсе всех разочаровал: трамваи носятся, зазнаистость везде и суета. Большой город портит людей, забирает широту души.

Распрощались, впрочем, очень тепло.

Изольда благодарила Олю за родственный прием, обещала не забывать сестру, крепить кровные узы отныне на постоянной основе. Писать еще обещала.

Оля провожала гостей со слезами на глазах – тайно радовалась грядущему одиночеству.

Даже кот Тимоша выполз из укрытия и тоже смахнул слезу украдкой.

А потом была ложка дегтя.

Изольда в Козюхинске родне-то порассказывала, что жили они в облцентре так себе, средненько. Мыкались в клетушке, пикнуть боялись.

Детей задергали – шикали на них и одергивали.

Олька, сестра, от родственников отдалилась, задрала нос, городской заделалась. Зазнайство одно.

Хоромами малометражными кичится, племянников не жамкает, с Олежкой через губу общается.

О коте паршивом вот все переживала – тьфу слушать.

И что больше они к Оле пока ни ногой.

Такой вот казус вышел с этим гостеприимством.

Ошибка

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Related Post

Мой маленький секрет: я – бытовая алкоголичкаМой маленький секрет: я – бытовая алкоголичка

Бывает, что спиваются граждане от каких-то тяжких потерь в своей жизни. Иногда еще таланты всякие норовят спиться от нереализованности своей. Лида Шумкова, к счастью, никаких особых потерь в своей жизни

Мне изменила жена. Разводиться? Прощать?Мне изменила жена. Разводиться? Прощать?

Олегу Вахлакову изменила любимая жена. Более того. Она не только изменила, но и сама призналась мужу в совершенном ею злодеянии. Так и сказала, глядя Олежке в глаза: “Изменила, есть такое

Большая обида на родителей. Они меня изуродовалиБольшая обида на родителей. Они меня изуродовали

У Оли была большая обида на родителей. Эту обиду она несла в себе почти с рождения. Буйным цветом это противное чувство расцвело в десять Олиных лет. Именно тогда родители развелись.