Супруг обнадежил Соню напрасно – назвался груздем, а в кузовок не полез. Все-то у них в молодой семье сейчас складывалось печально. Хоть волком вой.
Соня ранее, еще до замужества, часто воображала себе их будущее с дорогим Николенькой. Оно было прекрасно, как в кино.
Вот они вместе идут по жизни – легко и непринужденно. Рука об руку, похожие друг на друга как все гармоничные пары на свете.
Заводят себе первенца – обязательно мальчика, продолжателя фамилии. Потом – доченьку. Смазливую – вся в мать чтобы. И еще потом мальчика рожают. Все у них в семье красивые, нарядные и башковитые. Мальчики гуляют в матросках. Все друг друга любят до потери пульса, повсеместно царят глубокое уважение к личности и родственная забота.
И дом у них с Колей большой и зажиточный. С огромными окнами. И все на них в эти окна с улицы глаза пырят – любуются и завидуют. И от зависти лица, конечно, у всех чуть кособочатся. А они на завистливые лица никакого своего внимания не обращают, а садятся все дружно в личную иномарку, дверями хлопают – и на море всей семьей катятся. Вот так чтобы было у них.
Но пока не складывалось.
Женаты они были два года – бумажная свадьба. Но бумага бумаге рознь. Бывает белая и гладкая – садись да и рисуй в свое удовольствие натюрморты с тыквами и битыми зайцами. А бывает бумага – серый картон. В него очень удобно заворачиваться и спать под мостом.
У Коли с Соней – картон.
Причина банальна. Муж Николенька приносил домой не деньги, а сущий мизер. Приносил свой мизер смущаясь, будто тащил в их семейный дом стыдную хворь.
Его зарплата была такой крошечной, что с трудом различалась невооруженным глазом. Если вдруг кто-то случайно узнавал про размер Колиного заработка, то склабился в сторонку, как дурак – настолько смешным этот заработок был.
В период ухаживаний жених, конечно, клялся обеспечивать семью так, чтобы финансовая независимость. Он закончил на экономиста и видел свое призвание в торговле. Николенька имел тогда сто концепций – как откроет свой успешный бизнес, а потом еще один и еще, как там все у него попрет, а деньги будут лавинами надвигаться на молодую семью. И Соня, придавленная денежным оползнем, никогда более не станет ломать спины на наемной работе. Коля просто не позволит.
Но бизнесы все не открывались. Деньги лавиной не сходили. Изредка они проистекали жидким ручейком, едва смачивая пересохшие берега.
Не везло мужу Коле с работами тотально!
Будто проклятье на него свалилось. Вот бывает же у женщин – венец безбрачия. А у Коли был венец безденежья. Соня смотрела на ботинки мужа с чавкающей отвалившейся подошвой и видела этот венец воочию.
Дело доходило буквально до мистики.
Как только Коля ступал на порог очередной конторы – то предприятие почти сразу же закрывалось. Всех выгоняли без выходного пособия. Бухгалтера под белы руки в воронок вели обэповцы. Хозяин конторы скоропостижно кончал с жизнью у себя в кабинете. Финита ля комедия, как говорится.
Иногда предприятие не закрывалось, но начинало изголяться над сотрудниками – контора срочно переезжала в дальний пригород, куда ходил только один автобус и только в дачный сезон. Зимой предполагалось, что сотрудники до присутствия добираться смогут на лыжах или в санях – кому как больше нравится.
Если предприятие не закрывалось и не перебиралось в дальний пригород, а пока еще как-то скрипело, то непременно Колю морочили с оплатой труда. Платили ему в два-три раза меньше обещанного. Иногда даже в пять-шесть раз меньше. Или даже вовсе не платили, а выставляли прочь с блохой на аркане. Коля приходил домой грустный и вытряхивал насекомое из кармана на бедную скатерть. Супруги смотрели на блоху и желудки их голодно урчали в унисон.
Жили они, таким образом, скромно-скромно. На грани с нищетой. Еще чуть-чуть и пойдут побираться по добрым людям.
Сонина зарплата шла на аренду жилья. Полностью шла, до последней копеечки. А Колин заработок – на питание семьи. Но питание – громко сказано. Каша, хлеб да картоха – это ж разве питание? Это унижение и толстые углеводные бока. Еще немного оставалось на стиральный порошок и недорогой шампунь “Хвощовый” для Сони. Чисто из уважения к ее женской сути выкраивалось.
Про досуг и мечтать было нечего. Отдых у них, если вот максимально роскошный, сводился к посиделкам у костра в обществе сосисок “Обычные” на берегу реки Усанки. Собирались, конечно, только по крупным поводам – на годовщину свадьбы или юбилей близкого родственника. Потом, конечно, зубы на полку еще месяц складывали – нашиковались.
Сейчас же положение усугублялось тем, что Соня носила под сердцем долгожданное дитя. И декрет уже грозно щерился на нее своей голодной пастью. Хоть прямо сейчас в картон заворачивайся и под мостом место бронируй.
А подруга Люся летала в Египет. Или в Таиланд. И присылала сказочные фотографии – вот она с мужем в море купается – морды у супругов самодовольные, неприятные. А вот они фрукты невиданные хомячат. А здесь на местные достопримечательности рты пооткрывали.
А Соня любовалась на вид из окна – заплеванный асфальт и собачьи фекалии. И на понурую физиономию мужа Николеньки любовалась.
Давили Соню завидки и безысходность, крепко давили. Такой ли жизни она для себя хотела? Это ли суженный ей сулил? Нет и нет.
Еще подруга Люся без устали рожала себе детей – крошечных, толстеньких гусеничек. Эти гусенички извивались на подругиных руках в своих нарядных комбинезонах и трогательно срыгивали в цветные шарфики. Наследников Люся чуть не с рождения таскала на карате и ментальную арифметику – качественно воспитывала потомство, выделяла им щедрую путевку в жизнь.
Соня понимала, что путевку своему малютке она может выделить в лучшем случае до реки Усанки, а в худшем – под мост в картонную фамильную коробку.
И разочаровывалась в браке пуще прежнего. И хотелось ей даже плюнуть в незадачливого Николеньку. Не кормилец. Любой дурак у ее супруга кусок мамонтятины отберет.
Сонина мама зятя совсем не уважала. Просто не считала за человека. Называла Николая почему-то альфонсом и говорящей мебелью. Прямо в лицо называла, не стеснялась.
Но альфонсы – это красивые мачо, удобно севшие на шею старым и обеспеченным теткам. А Соня не была ни старой, ни, к сожалению, богатой. Про альфонса было слушать особенно обидно. Лучше уж мебелью.
Матери даже не нравилось то, как Коленька обедает. Жует картошку или гречу тщательно, никуда не торопясь. Позевывает между жевками, иногда почесывается. По часу обедает – заснуть и выспаться можно. Мать так и говорила – как мужик ест, так и работает.
Наедине же мать рыдала в голосину: окстись, доча моя многострадальная, не на того ты годы свои молодые тратишь, не для этого альфонсу дитя я свое в муках рожала, в строгости держала. Мебель твоя говорящая даже пинеток младенцу купить самостоятельно не сможет – сам вон в дырявых ботах который год вышагивает.
И советовала денежки из Колиного заработка начать укрывать на черную годину – на декрет. Соня, конечно, хотела бы на эту самую годину хоть что-то укрывать, но было нечего.
Мама и воспитанием на Николеньку давить призывала: всю женскую работу делать абы как, пусть супруг сделает выводы. Каков поп, таков и приход. И Соня картошку жарила до горьких корок, посуду мыть давно забросила, по полу у них ежи и ужи от грязи стаями сновали. Но Николенька никаких выводов не делал. Картоху уминал из грязной миски за милую душу и ежатам лишь умилялся.
Разочарование в брачной жизни росло, недовольство множилось. Нет, не кормилец ее Николай и не каменный забор, за которым можно женщине хрупко спрятаться от тягот жизни.
Подруга Люся, в перерывах между Египтом и карате, все раскладывала Соне по полочкам. Что муж Коля – это ее зеркало. И что мужики нам, обычным женщинам, как раз и даются для того, чтобы познать себя. И что Соня сама не хочет, чтобы Коля ее богател. Потому что богатого мужика завсегда могут увести из семьи ушлые соперницы. Даже бедных мужчинок расхватывают довольно споро, что уж говорить об обеспеченных кадрах. За таких перспективных мужчин мирные с виду женщины друг другу горла перегрызают прямо через драповые пальто.
Люся поэтому советовала поработать на самооценку. Не плати за халупу, а хапни себе дорогое платье. Вон как выглядишь нехорошо – волосы в колтунах от шампуня “Хвощовый”, колготы штопаны на пятый раз, бока от картохи оплывши. Хапни платье на тонких бретелях и езжай к маменьке. На прощание записку Николеньке оставь: так, мол, и так, но дитя под сердцем жрать хочет витамины и я еще молодая женщина, которая хочет жить, а не существовать.
Пусть Николенька тогда сам решает бытовые вопросы.
Если решать начнет – ты бегом домой от маменьки и хвали его, хвали. Как дитя неразумное, которое на горшок дела свои удачно сделало впервые. Мужики такое любят. На пузо еще налегай. Для мужика дети – главный стимул на работе надрываться. И будь слабой. Ной, причитай – то банку с грибами открыть не можешь, то лампочку сменить не обучена. Он придет – а ты в темноте над грибами сидишь, голодная, но красивая – в платье с бретелями.
А если не начнет, то и что же. Ты девка пока молодая и грудастая – найдешь себе еще достойную пару.
Соне, конечно, хотелось платье и кормильца до утраты сознания. Но и уходить от Коли было страшновато – привыкла она к нему и малютка уже толкался вовсю. Но и картонная коробка маячила на горизонте. А голодная пасть декрета клацала с каждым месяцем все ближе.
Но вдруг все же успешный бизнес наклюнется, а потом еще один? Куда бежать беременной и голодной женщине?
И маятно было Соне, и в нерешительности большой она пребывала. Уходить ли? Остаться? Тяжкий это выбор, судьбоносный. Пока думает, конечно.
