Маша была, что называется, воскресной мамой. Хотя и это не было совсем точным определением для Машиного родительства. Детей своих она видела не всегда по воскресеньям. Чаще тогда, когда у нее получалось. В отпуске, например, неплохо получалось. Или когда у детей был день рождения. Или какой-то иной важный праздник.
Дело же не в количестве, а в качестве этих встреч! А будучи с детьми, Маша всю себя отдавала материнству. Всю, до капли. Кормила их, водила гулять, читала книги, укладывала спать. Просила, чтобы дети делились с ней самыми большими секретами.
Иногда, оглядев детские одежки, вдруг покупала даже что-то: то яркий бант дочери, то красивый шарф сыну. Саша, отец детей, категорически не имел вкуса к вещам, покупал им какие-то колхозные вещицы: прочные, немаркие и абсолютно скучные. Дочку и вовсе одевал как пацаненка: в спортивные костюмы, джинсы и мрачные куртки. Позорище.
Прощаясь с детьми у подъезда, Маша смотрела в родные детские мордочки и говорила: мамино сердечко всегда рядом с вами, дети.
Дети одновременно клевали ее в щеки быстрыми поцелуями и неслись домой, к отцу.
Маша испытывала в эти моменты некоторое облегчение – отродительствовала. Это облегчение было даже немного стыдным.
Когда новые знакомые Маши узнавали, что дети живут не с ней, а с бывшим мужем, то очень удивлялись: как же это? Любопытничали. Приглядывались к Маше: не алкоголичка ли она, случаем? У нормальных женщин детей ведь так просто не забирают. Представить, что Маша добровольно оставила детей отцу, они отчего-то не были способны.
Некоторые возмущались, но прятали это чувство. Маша чутко улавливала – как менялся тон собеседника, как он отводил глаза. Волнами шло скрытое осуждение: кукушка.
Отдельные граждане даже позволяли себе бестактно спрашивать о том, как же она, Маша, смеет жить спокойно и есть с аппетитом, когда кровинки ее не проживают с ней на одной территории. Когда такая вопиющая разлука присутствует! Разве же можно?
Темные люди, что с них взять.
Маша, и это стоит признать, жила вполне радостно и комфортно. Этот факт – дети остались жить с Сашей, своим родным, между прочим, отцом – она приняла давно и с облегчением.
Так детям было объективно лучше: у Саши имелась уютная квартира в целых три комнаты, желание заниматься отпрысками, а еще всесторонняя помощь от его же родителей.
Бывшая Машина свекровь внуков любила до самозабвения – сидела с ними, если они болели, таскала их по циркам и театрам, на все лето увозила на дачу.
Так что радость от жизни немного омрачена была давлением общественного мнения. Окружающие не могли смириться с тем, что вот эта женщина абсолютно счастлива вдали от кровинок. Эти окружающие шептались у нее за спиной, злословили, обсасывали ее косточки: не мать, не женщина, а какая-то негодяйка, бракованная баба. Отдельные моралисты даже злорадно загадывали: скоро новых нарожает, вот увидите, сложно ли ей, бабе этой, новых настрогать…
Коллеги-женщины громко, специально для Маши, рассказывали истории о том, как они, разведясь с непутевыми своими мужьями, годы жизни и здоровья положили на то, чтобы не давать этим бывшим супругам захапать кровинок. Как в одиночку воспитывают детишек, как во всем себе отказывают (“одни колготы пятилетку ношу!”), стараются вырастить отвоеванных детей полноценными членами общества. И от гордости за свой материнский подвиг алеют щеками. И ждут восхищения этим своим подвигом. А Маша не видит поводов для восхищения: дуры.
Маша искренне не понимала этого всеобщего осуждения. Чуть не каждая вторая ее знакомая воспитывала ребенка без мужа. Развелись эти знакомые и дети оставались с мамами – обычная жизненная ситуация.
При этом папашек, которые из под палки платили алименты, видя детей раз в десятилетие, эти же окружающие считали положительными и годными для брака мужчинами. Их никто не осуждал. Алименты ежемесячно от сердца отрывают – и уже хорошо. Даже женщины за такими мужчинами бегали табунами – подумаешь-ка алименты. Зато точно фертилен и работает.
С бывшим мужем Сашей Маша познакомилась в интернете. Ей было тогда тридцать два и казалось, что быть без мужа уже даже немного неприлично. Будто она дефективная какая! Все подружки, даже с целлюлитом и криворукие, были при каких-то мужьях. В соцсетях выкладывали фотографии: я и мой законный супруг. На фото мужики выглядели довольными котами, а подруги – надежными котовьми тылами.
И родители мозг Маше выносили без остановки: перестарок, так девкой и помрешь. В глаза соседям смотреть стыдно: сорокалетнюю девку замуж не берут! Советовали Маше срочно найти себе серьезного и ответственного мужчину. Будто они на каждом углу валяются такие.
Маша строила карьеру – после своей учебы на педагога-психолога промаршировала в офис, торговать оргтехникой. Даже стала старшим менеджером. Снимала квартиру с подругой. Убивалась в спортзале. Все ведь при ней – и фигура, и сама не дура. Но отношений с мужчинами – длительных и серьезных – не получалось. Ей встречались какие-то поверхностные личности – симпатичные, веселые, но без серьезных намерений. А то и вовсе женатики встречались.
А вот Саша сразу заявил, что ему нужна с Машей семья. И что любовь – это не посиделки под луной, а общие быт и дети.
Маше он понравился, но она не влюбилась. Не горело. Бабочки не выкуклились из гусениц, не залетали в ее животе. Искра не пробежала. Такое бывает.
А вот Саша вполне себе влюбился. Бежал к ней по первому зову. Свозил в Турцию. Купил шубу и кольцо. Щедрый мужчина.
Он был внешне не особо привлекателен – рыжий, невысокий, хлипкий. Ниже Маши на полголовы. И старше на десять лет. Но он был женихом стоящим: с квартирой, нормальной работой. Не алиментщик. Не разведенец. Не садист. Напротив – очень добрый мужчина. Но мягкий характером, Маше такие никогда не нравились. И скучный до зевоты.
Поженились. Саша – мягкий, скучный и сугубо положительный. Но жить с ним было комфортнее, чем в одиночку. И они жили.
Детей Маша, конечно же, не планировала. Она, конечно, представляла, что потом, когда-нибудь, она родит ребенка. Лет через пять, а то и через десять. Но дети не спросили разрешения и появились куда раньше. Через год – и сразу двое.
Тяги к малышам у Маши никогда не было. Когда-то давно, в пору ранней юности, она была невольным свидетелем взращивания малолетнего племянника. Племянник был ребенком капризным, болезненным, неспокойным. Сестра, заимев это чудо, сразу прибавила двадцать пять кило веса и поглупела стремительно. Стала квочкой при маленьком тиране. И из роли квочки не вышла по сей день. Маше не хотелось быть домашней квочкой.
Растущий живот ее пугал. Казалось, что некие пришельцы пробрались в ее тело и возвели там свою вотчину. Тело вообще было ей теперь чужим – каким-то совсем бабьим, непривычным. Неуклюжим. Слабым. Зависимым. Хотелось все время спать. Впасть бы в анабиоз и выйти из него через год или через восемнадцать лет.
Саша начал раздражать – он приходил с работы и здоровался с ее пузом противным сюсюканием. Ему-то хорошо! Не он же этот живот носит ежеминутно. Не он по ночам носится в уборную. Не ему рожать-уродоваться. И не ему прибавить двадцать пять килограммов противного жира.
Маше хотелось быть тонкой, звонкой, дерзкой и сильной. С животом это было как-то сложно.
Потом родились дети – сын Сева и дочь Сима. Очень похожие на Сашу дети – такие же субтильные, рыжеватые, блеклые. Никаких особых чувств к Симе и Севе Маша долгое время не испытывала. Лишь немного раздражения. Дети требовали кормлений, укачиваний, гуляний, купаний. Они захватили дом и жизнь, не давали спать, лишили ее свободы. Маша чувствовала себя пустой оболочкой.
Свекровь приезжала с утра к внукам – и толклась с ними до вечера. Вкрадчиво и полушепотом критиковала Машу, которая не могла выкупать Симу: “Симоша, крошечка ты моя, беззащитное ты дитятко, мамочка-то у тебя криволапая уродилась. Симоше моет ручки – чуть их не ломает, моет ножки – чуть не выкручивает… ”. Иногда они приезжали вдвоем со свекром. Это с одной стороны было хорошо – одна бы она не справилась, с другой стороны – мешало до ужаса. Будто Маша не у себя дома. И ей не тридцать три года, а шестнадцать.
Иногда свекры не приезжали, не могли. Тогда для Маши наступал кромешный ад. Сева с Симой вставали рано и начинали переворачивать дом. Маша тогда пряталась от них в ванную и читала под вой о послеродовой депрессии. У Маши, по всем признакам, она цвела буйным цветом. Не хотелось вставать по утрам. Не хотелось варить кашу. Липки ладошки, дурацкие книжки, мебель, перепачканная едой, груды игрушек. Сама она лохматая, с отвисшим животом и потухшими глазами.
Когда детям исполнилось по три года и они пошли в сад, Маша чуть выдохнула.
Она вернулась на работу – за время декрета там все изменилось. Самое главное – изменился начальник. Старая начальница, неприятная и требовательная тетка, ушла. А прекрасный мужчина по имени Сергей появился.
Сергей ей так понравился, что она срочно взялась за свой внешний вид: похудела на десять кило, перекрасила волосы в розовый и даже сделала татушку на шее. Смотрела в зеркало и видела в нем симпатичную молодую девушку, а не тетку на четвертом десятке – с детьми, старым мужем и выходными на даче.
Через полгода Маша, вкусив все прелести жизни изменяющей жены, ушла к Сергею. Дети остались с Сашей.
А куда, скажите на милость, Маша бы их привела?
Сергей сразу заявил, что он заядлый чайлдфри и детей не хочет никогда и никаких: ни своих, ни чужих. У него собаки, йога-туры, ответственная должность и престарелые родители.
Неужто Маше следовало подхватить Симу с Севой и отправиться жить к родителям? Родители Маши жили в заштатном райцентре. В скромной двушке-хрущевке. И что же им – впятером на сорока квадратах тесниться? Тихо друг друга ненавидеть и мелко собачиться по любому бытовому пустяку?
Или же Маша, сцепив зубы, должна была снять себе с детьми халупку на окраине? Тратить почти всю свою зарплату на оплату аренды этого жилища? Тащить лямку несчастной матери? Колготы раз в пятилетку?
Все это означало только одно – на Маше, как на женщине, стоял бы большой и жирный крест. В беспросветной жизни ее будут только дети (Сева с Симой) и тяжкий труд, который из цветущей женщины сделает старуху с одной сплошной морщиной на лице. Когда-нибудь потом, возможно, будут встречи с любовниками. Раз в полгода или реже. А Сергея она потеряет навсегда.
А так все сложилось правильно и гармонично: Саша получил детей, его родители – внуков. Маша, как честная женщина, платила алименты.
Маму дети знают и любят. Маша собственноручно отвозила их к своим родителям в гости. Нечасто. В отпуск, например. Или в каникулы новогодние. Берет Севу и Симу, везет их в путешествие на поезде. До райцентра. Пару дней все шло чинно и благородно – дети, позабыв за время долгой разлуки бабушку с дедушкой, стеснялись и вели себя по-человечески. Потом осваивались и начинали свой обычный кордебалет: скакали по кроватям, дрались и визжали, катались клубком по полу, как котята.
У родителей Маши синхронно поднималось давление, наблюдалась тахикардия. Дома становилось душно, шумно и невыносимо. Маша бежала срочно покупать билеты на ближайший скорый поезд.
Перед отъездом у дочки Симы непременно начиналась какая-то хворь: то ангина, то живот болит, а то и просто на пустом месте температура подскакивала.
Маша тогда особенно остро хотелось к Сергею, в их гнездышко. Хотелось тишины и заботливых рук. Его шуток и чувствовать себя живой. Молодой, бездетной, легкой, свободной. Симу было и жалко, но и злило – будто специально дочь все эти фокусы свои затевала.
Машины родители раздельного ее проживания с детьми тоже не одобряли: чего с детьми не живешь, не мать ты, Манька, а кукушка. Стыдно соседям в глаза смотреть – кукушку вырастили.
Мать грозила тем, что когда дети вырастут, с Машей общаться не станут- она для них почти чужой человек. Бросила ребят, сбежала от семьи к мужику – собакам хвосты крутить и йогами всякими изгибаться. Срамота!
Это пока дети маленькие, пятилетние. Но скоро подрастут и зубки ей покажут: и тогда она, Маша, будет умываться кровавыми слезами. А если Саша женщину в дом приведет? А он точно приведет! Мужик он обеспеченный, спокойный, чего бы и не привести. И будет эта женщина Сима и Севу обижать: чужие дети никому не нужны. Будет их за подснежниками в тайгу гонять и лупить, как сидоровых коз.
Машу злили и разговоры эти, и сама эта давящая обстановка. Будто безнадега лишь у нее впереди, а не счастливое светлое будущее с любящим ее молодым мужчиной. Маша очень возмущалась отсталым нашим обществом. Косным, замшелым. Вон, европейские женщины, и детей с мужьями спокойно оставляют, и с бывшими супругами нежно дружат, и родителей спокойно отправляют в дома престарелых. Им там и уход хороший, и общение, родителям этим пожилым. Все с уважением, по-людски.
И только у нас все с драмой, с надрывом, с кровью и мясом, с обвинениями и слезами. Отсталое общество, дремучие люди.
И она бежала за билетом на скорый – бегом, бегом от этой дремучести и непонимания.
