Люсе бабушка её родная жизни никакой не давала. И было бабушке Клаве совсем безразлично, что Люсе уж тридцать лет давно. То есть, взрослая она, Люся, женщина. А бабушка этот факт в расчет не брала вовсе. Так и заявляла. Сядь-ка, Люська, у одра моего и послушай. Я в дому своём чужого мужика более терпеть не намерена. Пять лет истязаюсь уж. Обрыдло до икоты. Это тебе он сладкая ватрушка. А мне – малознакомый мужчина, который на жилплощади моей обосновался. Он и тебе чисто юридически – посторонний гражданин. Во грехе все проделываете.Тьфу смотреть. Пусть либо уж женится он с тобой через орган ЗАГСа и живёт человеком, либо собирает пожитки и отбывает по месту прописки. То есть, к маменьке в славный град Козюхинск. А мне довольно его рожу постную глядеть. И уважения от него мне не имеется. Все молчит сидит, здоровается через день. А на кухне моей яичницу жрет ежедневно. И ванной пользуется. Надоело, а потому избавь меня от его гнусной личности. Не коммуналка, чай, у меня. Имею право, чтобы чужие по дому не сновали. И тебе он не пара. Дно у него двойное мне видится. Не на свадьбу, поди, финансы пятилетку отмусоливает.
А Люсе, конечно, грустно все это. Валера её хоть и не здоровается, но человек замечательный. Не пьет, по женщинам не шастает, что-то зарабатывает. Не каждой так в жизни повезло, как ей с Валерой. И жениться он, конечно, давно жаждал. Еженощно, говорил, вижу тебя, Люсьен, в белом платье с рюшами. Только глаза чуть прикрою, так сразу и вижу.
Но обстоятельства пока все против этого счастья складывались. Родители Валерия уж очень настаивали на роскошном свадебном торжестве. У нас, говорили родители, принято две полных недели гудеть. И чтобы гостей не менее трёх сотен за столами пировали. Только вот этак у нас принято. И сын единственный! В грязь лицом падать не желаем.
Сам Валерий денег на шикарное празднование не накопил пока. Хоть и каждая копейка откладывается им на заветную мечту. Живут – во всем себе отказывают. С кефира на сухарь перебиваются.
А мама жениха звонит, конечно, чуть не каждый день. И в слезах все. Ах, Валерик, кричит. Приснился мне нынче опять этот жуткий сон. Будто бы на Люське ты оженился. Но тишком. Нас не уведомил вовсе. Ляпнул штамп и все на этом. Мне, конечно, как матери, очень все это болезненно. Не вздумай этакое провернуть на яву. Убьешь меня сразу напрочь. Если и жениться тебе, то только шикарнейше. Чтобы соседи от зависти полиняли. И я чтобы самолично из родимого дома ребёнка жениться везла. В нарядном туалете. И ты чтобы в галстуке и пиджаке блескучем. А на меньшее мы с отцом не согласные. И плачет, и клятв требует.
Валерик, конечно, клятву приносит. Ни-ни, говорит. Живу пятый год с Люськой я уж. И все без штампов. Хоть еешная бабушка Клава и очень против. Примаком меня обзывает и раз в две недели гонит веником на улицу. Во грехе вошкаетесь, кричит. Соседей бы постыдились! И зудит, и гундосит все своё такое про грех. Коплю, таким образом, на торжество. К сорока мне уже – солидно положено под венец вышагивать. Не мальчик давно.
Вот такой замкнутый круг получился. Жениться – невозможно пока. Мама Валерия очень против. Сердце, говорит, мне разобьешь. Слягу, и это как пить дать. Но и бабка проходу не дает: или женись, или катись с чужой жилплощади. А снимать где жилье молодым – на свадьбу до пенсии не накопить. В Козюхинск тоже не отбудешь – очень уж там жизнь провинциальна. А Люсе грустно картины эти видеть. Выбор её баба Клава презирает, житья не дает.
И никому счастья нет, все страдают.
