Гена с Галей поженились студентами второго курса. Сильные их чувства требовали постоянного нахождения рядом. Будто две их родственные души встретились в бескрайнем космосе. И упали в объятия друг друга.
Галя была из себя наивностью и утренней свежестью. Будто цветок Азалия, который от малейшего жизненного неудобства чахнет и ежится. Мама, Анна Петровна, растила Галю одна и ежится ей не давала. Вкладывала в ребенка все-все лучшее. А от худшего берегла. И Галя ее сызмальства гуляла только по выставкам, театрам и планетариям. А по дворовым компаниям – ни-ни. И читала, читала всякую романтику запоем. И любила все самое нежное – котят, кружевные ночнушки и розовые пионы в вазе.
Тетка Зина, сестра матери, такое воспитание не одобряла. Хорош, говорила тетка, из девки шибанутое создание растить. Двадцатый год вон Галке пошел – грудь уж больше моей на два размера, а она все с обезьянами плюшевыми спит и щи элементарные сварить не умеет. Все романтику свою читает и Ассолев каких-то ждет. Эх, дождется!
Анна Петровна, библиотекарь по профессии, на тетку Зину внимания не обращала. Тетка работала на рынке и обладала грубостью души.
Гена, избранник, был, что называется, от сохи. Иногородний студент. Гале от него несло васильками, березовым веником и немного лошадью. То есть, вольной сельской жизнью. Сама Галя этой жизни лично не видела, но отчего-то верила, что она, жизнь, именно такая – с желтоволосыми селянами, голубыми васильками и женщинами с коромыслом на круглых плечах. Все там дружно поют народные песни и танцуют “Барыню” под хорошее настроение. Иногда еще ходят в ночное и обнимаются с белоствольными березами.
Геннадий, правда, не пел и “Барыни” отчего-то никогда не танцевал. Зато он был самым лучшим на свете – учился на инженера и очень Галю обожал. Познакомились культурно – на научно-популярной лекции “Человек и космос”. Гена там уснул, привалившись на плечо соседки. И сразу влюбился. И повел себя по-мужски. Не стал свистеть под окнами или приглашать Галю обжиматься по прокуренным подъездам. А пришел в гости с приличным шматом сала в газетке и сходу починил им утюг и швейную машину.
И сразу обозначил серьезные намерения – решительно запретил Гале общаться с другими парнями и носить короткое. Нечего задом светить, сказал. И насупился – ревновал. Хотя ревновать было не к кому – на филфаке, где училась Галя, парней особо и не водилось.
А Галя все-все рассказывала маме. Анна Петровна дочери стала задушевной наперсницей. И слушала про то, как Гена греет озябшие лапки Гали своим дыханием. И про то, как он неистово влюблен. И она, Галя, конечно, тоже. Маменька, говорила Галя, он такой уж изумительный человек. Он весь неземной – руки его, как длани. И в глазах у него озера синие плещутся. И голос – соловьиная трель. Я умру без него, маменька. Как пить дать.
И Гена стал частым гостем в их квартирке. Приходил, уютно вписывался в интерьер из рюшей, мягких игрушек и пионов. Прихлебывал жидкий чай. И угощался кефирным пирогом, который Анна Петровна пекла к приходу Гены. И слушал про то, что именно хотел сказать писатель Гоголь этой своей “Шинелью”. Геннадий сидел, швырчал чаем. Часто сидя и засыпал. Расслаблялся, трогательно высовывал из-под табурета ноги в дырявых носках. Галя с мамой смотрели на эти носки и переглядывались – Гену хотелось прижать к груди и накормить.
А Гена, просыпаясь и стыдливо пряча неприглядные свои ноги, неохотно и тоскливо вдруг рассказывал о жизни в общаге. Днем и ночью, говорил он, там, в общаге, развеселые гуляния. Но без “Барыни”. И соседи – редкие из себя подлецы. То сало стащат, то портки. И учиться ему, что и понятно, крайне сложно в этом бедламе. И сала вот еще жаль. Сало батя ему из деревни с оказией передает. Привет, так сказать, и тепло родного дома. А его подлецы утаскивают, жрут и гогочут над всякими шуточками. Такими, что при дамах и не повторишь.
И вот только тут, на кухне у Гали и мамы ее, он немного оттаивает – греется жидким чаем и радиатором, вспоминает морщинистые руки своей старушки-матери. Напитывается домашней атмосферой. И Галя с мамой вновь переглядывались со значением.
Было до сердечной боли жаль выгонять Геннадия в морозную зиму – к гогочущим подлецам с их шуточками. Галя провожала любимого и рыдала у окна до самого утра. Тосковала ужасно. Дождалась “своих Ассолев”, как сказала бы тетка Зина.
И они поженились весной. Скромно расписались в ЗАГСе. Родители Гены оказались очень приятными людьми – привезли молодоженам мешок прошлогоднего картофеля и половину поросенка. Расцеловали Галю в розовые щеки.
Гена, как уже семейный мужчина, отыскал небольшую подработку – устроился в магазин “Сыры и колбасы” грузчиком. И зажили они дружно и душевно, хоть и небогато вовсе. Как половину поросенка доели, так и на картофель с полезнейшей капустой перешли. А далее уж и кабачки созрели. Ешь – не хочу. Получку Геннадию все еще никак не выдали, а над зарплатой Анны Петровны куры давно хохотали пуще общаговских подлецов.
Но ничего – не хлебом ведь единым жив человек. А еще любовью и добротой к ближнему своему. Анна Петровна смотрела на молодых и рыдала от умиления. А Галя все по дому веселилась и колокольцем звенела. В шарады играть звала или про “Нос” Гоголя поспорить. Чудо и сплошное счастье это, а не семья. Уважение и близость душ.
Но потом случился ряд событий и все в одночасье рухнуло. Накануне тех трагических событий молодой супруг Гена отправился в деревню – помочь родителям заборы городить. Или быка колоть. Или березы обнимать. Что-то вот эдакое колоритное.
А у них в квартире – среди рюшей и плюшевых Чебурашек – образовался вдруг зловонный запах. Сначала пахло им чуток, а потом уж и просто смердело. Хоть носы зажимай. И Галя с мамой все искали источник зловония. Косились на соседку Гаврилиху, которая была запойным алкоголиком. И грешили на одинокую бабушку Глашу с первого этажа. Мало ли! Но бабка Глаша оказалась бодра и намеревалась прожить еще долго. А Галя и мама все задыхались и чуть в обмороки не падали.
А потом вдруг нашли этот источник и в шоковое состояние натурально впали. И сейчас все еще в нем пребывают. Будто в душу им плюнули. И как дальше поступить – затрудняются.
Несло из дипломата Гены, оставленного им у радиатора. С этим дипломатом Геннадий ходил на занятия в институт. И Галя с мамой, зеленея от амбре, открыли чемоданчик и хором громко ахнули. В чемоданчике том – колбаса. Много всякой колбасы: и загогулинами, и ветчиной, и докторская. И вся уж она попортилась, вся смердит и чуть не шевелится. А среди колбасных изделий – поздравительная открытка “С днем космонавтики”. А в открытке неровные буквы в слова складываются: “Дорогой сынок Генаша. Получил ли ты очередной наш родительский денежный перевод? Срочно купи колбасы или мясо какого. Ешь сам, сынок. Питайся от пуза и в большой тайне. Желательно вне дома. Или коли дома, то жди как все уснут – тогда и вынимай колбасу. Ты работаешь, сынок, физически, тебе ихних кабачков с морковью мало. Этим бледным немочам сытого своего живота не кажи – будь хитрее. С любовью твои мама и папа”.
