У Кати сынок Гоша в первоклассники пошел. Сентябрь. Гладиолусы, желтые листья клена, портфели и прописи с крючками и загогулинами. Сынок Гоша получился очень удачным – читал быстро и считать умел прекрасно. И вот Гоша счастливо ходит в школу, а Катя на работу свою ходит. И живут они замечательно. Гоша на продленку еще остается – Катя за ним вечером бежит, язык на плече, кудри торчком – все опаздывает и торопится. А Гоша маму радостно у дверей встречает – форма школьная, накануне отутюженная, у него в портфель тщательно утрамбована, а на завтра из природного материала поделку смастерить требуется. На тему “Осени щедрые дары”. Чего мастерить, говорит Гоша, будем? И с Петровым вот еще подрались – мама его приходила разбираться, Гоше обещала все ноги повыдирать.
А в продленке учитель, Марья Степановна. И она тоже Катю на школьном пороге встречает, но не радостно, а озабоченно. Хмурится. И говорит такая:
– Мне вот очень уж неудобно с вами сейчас об этом беседовать, но Гоша ваш – того…
А Катя чуть отдышалась от забега, чуть дух перевела и спрашивает осторожно:
– Чего, – говорит, – того с Гошей?
А Марья Степановна, хмыкнув, шепотом ей заговорщическим. Это чтобы другие дети и их родители не подслушивали.
– Того он у вас. Женщин вон неприличных на телефончик себе накачал и рассматривал их полдня. С Петровым вместе и рассматривал. Любовались они этими женщинами. Понимаете? Я как увидела – так и в шок грохнулась. На моей памяти такого кошмара еще не случалось. А в школе я тридцать лет. Это вообще-то, если хотите знать, натуральнейшее ЧП!
И Марья Степановна головой качает сокрушенно. Типа, ужас и безобразие, такого ранее и не бывало у нас в учебном заведении никогда. Калигула там просто отдыхает!
А Катя, конечно, очень покраснела. И в жар ее бросило. И представила она себе что-то уж совсем вопиюще ужасное с неприличными женщинами у Гоши в телефончике. Все самое вопиющее и представила – о чем только понятие имела за сорок лет жизненного пути. И ужаснулась.
Вон, люди тридцать лет среди всяких трудных подростков общаются и ужаса такого не видели ни разу! А Гоша видел. Это в первом-то классе! А дальше-то что будет?! Да в кого же он у нее такой? Неужто в троюродного деда Макара – тот, говорят, женился восемь или даже девять раз.
Ах, как же мой милый Гоша на такое способен? Ах, мы же с ним Бианки читали запоем! Пластилином лепили! Кота вон рыжего подобрали с помойки – чтобы любовь к меньшим братьям. Мы же с ним такой семьей хорошей были. Гошу и воспитатели детсада хвалили всегда. Какой, говорили, у вас, Катерина Сидоровна, парень отличный уродился – прямо загляденье. И читает-то он лучше всех, и игрушки прибирает по своему личному желанию. И сами вы вон на ремонт текущей крыши всегда финансы сдаете и не вякаете. Любуемся все на вас просто – милейшая семья. А тут что же? Женщины неприличные у него на телефончике! Рассматривает он этакое! Еще и с Петровым! Этот Петров ей вообще сразу не понравился!
А Гоша рядом стоит – слушает. И тоже красный весь, и кудряшки дыбом. И глаза испуганные сделал. Телефон матери отдает лапкой дрожащей. И заплакал горько – большими и тяжелыми слезами. Он всегда так плакал – горько. И беззвучно. С самого своего рождения.
Катя, дыхание затаив, картинку на телефончике открывает. Приготовилась ужас из Калигулы увидеть. И даже губу закусила от напряжения. А с картинки ей девушка улыбалась. Милая такая. Голубоглазая. Правда, в ночнушке. И с венком ромашковым на голове. Но все места причинные ночнушкой хорошо прикрыты. Катя и так, и этак ночнушку разглядывает – все ли прикрыто, нигде ли греха не топорщится. Нет, не топорщится, не просвечивает и прикрыто.
А Марья Ивановна тоже в телефон глазом косит и шепотом:
– Батюшки мои! Это в первом-то классе. Женщины! В неглиже! Тридцать лет на ниве педагогики – и ни разу! У меня и слов нет! Просто нонсенс какой-то!
А Катя выдохнула. Хороший у нее Гоша получился. И на крышу они всегда сдавали, не вякали.
– Ай-яй-яй, – говорит она Гоше, – ай-яй-яй. Минимум неделю без сладкого, дорогой мой сын! Минимум!
И пошли они мастерить ежа.
Ошибка