Поженились Толик с Оля. Оба юные, влюбленные. Все гуляют парой по району и ревнуют друг дружку.
– А жениться когда будем? – Оля все спрашивала.
Мама невесты на свадьбе рыдала:
– Как же больно детоньку родную от сердца отрывать! А на кого же мне отныне-то любоватьсяяяяя…
Все на папу невесты поглядывала – а вон,мол, хотя бы и него.
А папы невесты хмурился. И супругу обнимал так, будто дочь Олю они не замуж отдавали, а отправляли в опаснейшую океаническую экспедицию. Иногда только что-то про второй этаж бормотал:
– Ничо, Маня. Второй этаж я-т того-этого. Обожди-к чуток.
Жить молодые стали на съемном углу. Оля, конечно, все в родительский дом бегала – навестить. Чуть глаза продерет – и туда.
– Шибко я, – говорила она, – к отчему жилью привязана. Родилась там. И все двадцать лет своей жизни прожила. Все там родненькое. И маменька с батей всегда ждут. Я уж и коврик оттуда притащила – очень уж он домом пахнет, а все равно тоскует душа. Все равно ножки туда бегут.
А муж Толик обижался на такое.
– Я, – Толик обижался, – домой вечером прихожу пожрать горячий ужин и отдохнуть. А тебя вечно нет. Носишься, как малолетняя школьница. Неужто, мать твоя тоже все по родственникам бродит, как бездомная? А батя в это время одиноко пельмешей себе наваривает? На кой черт тогда жениться было нам? Лучше бы так и приходил дружить с семечками. По району бы прогуливались. Я за угол этот половину зарплаты отваливаю, а счастья нет.
– Будет счастье, – Оля его утешала, – оно уже не за горами! Я по самочувствию беременная как-будто!
И очень они радовались такому событию. Все имена младенцу придумывали.
– Будет Анатолий Анатолич, – молодой супруг настаивал.
И Оля даже бегать чуть меньше стала – тяжко, говорит, на другой конец города по автобусам шататься в нынешних условиях. Более телефонными разговорами с маменькой обходились.
Но – недолго.
Проснулся однажды Толик, а жена его на краешки софы сидит – одетая в шапку и с сумкой в ногах.
– Толик, – Оля говорит, – батя-то мой очень рукастый мужчина. И смастерил в отчем доме второй этаж. Ему это раз плюнуть. Хороший этаж получился – и в нем две комнаты. Одна будет нашей опочивальней, а вторая – дитю новорожденному достанется. Игрушек там разных накидаем. Одевай тулуп – поехали!
А Толик, конечно, опешил. И даже кулаком по столу стукнул.
– Чего это ты, Оля, решения сама принимаешь? Будто ты не мужняя жена. Я за этот угол заплатил за квартал вперед. И деньги я сейчас из хозяина замучаюсь вытрясать. Он их и пропил, небось, сразу!
– Это все мелочи, – Оля отвечает, – угол у нас сырой и холодной. Даже вон окошка нету. И насекомые парады празднуют. Бежим отсюдова в лучшую жизнь! Мои родичи – милые люди. А как дитя на свет вылупится – да чуток окрепнет – так и снова заживем своей маленькой семейкой. Ты дом, мабуть, какой построишь – туда и перетащим узлы. Делов-то.
Толик еще немного покричал, но вещи и свои в пакет побросал. Про оплату угла он пошутил. Платить и вовсе было нечем, но лицом в грязь перед Олей падать не хотелось.
– Только из уважения к твоему интересному положению, – Оле пояснил. И съехали они в тот же момент.
Первых пару дней жили неплохо. Толик наверху все сидел. А потом началось, конечно. Попреки и тычки. То вон не помогаешь с хозяйством управиться, то с Олей грубиян. И Оля поддакивает: не помогаешь и грубиян. Ругань круглые сутки началась. Толик уж и вовсе со второго этажа не высовывается. С работы придет и бегом в опочивальню. Кроссворды там разгадывает или с гантелями занимается. Настроение грустное – лишний раз в уборную спускаться не хотелось. Сразу все накидывались.
А тут и дитя вскоре народилось. Прекрасная девочка Клава. Теща Клаву с рук не спускает, а тесть все пеленки стирает – с утра и до вечера прямо.
А Толик на этаже сидит и маятно ему. А еще и тычки, и оскорбления:
– Прихлебатель!
– Как с козла молока!
– Примак!
– А давай-ка снова на угол съезжать, – Оле муж предлагает, – будем жить своей семьей. Собирай пакеты.
– А ты, Анатолий, станешь ли ночью к малой Клаве подскакивать? – это теща нос в комнату просунула. Подслушивать она очень обожала.
– Ха, – Толик ей отвечает, – не дождетесь. Я на работу утром с первым криком петуха встаю – мне надо выспаться. Все же кормилец я.
– Паршивец, – это теща отвечает в стихах, – не позорился бы заработком свои упрекать копеечным. И пеленки несчастной ни в жись не постираешь.
– Я бы и постирал, может, но ваш муж там над ними вечно трясется. Не драться же мне с ним.
– На батю хай разевать не смей! – теща кричит уже, – и не совестно ли?! В его доме место занимаешь!
– Батю не тронь! – это Оля уже подскакивает.
– Маня, подвинься-ка, – тесть с тазиком откуда-то выпрыгивает, – пустите-ка меня! Щас-ка я ему, щенку этому.
И вот такие ссоры каждый день. И Оля совсем чужая сделалась. Все в ночной рубашке по дому ходит, все за молоко грудное переживает. Толика не замечает, конечно, даже запинается о него порой. И теща с Клавой на руках запинаются. И тесть с тазиками.
Толик с месяц так пожил, а потом немного денег подкопил – и на угол свой съехал. Олю приглашал с собой. Та – в отказ.
– В том углу Клаве моей жить будет грустно – птицы там не поют, свежий воздух отсутствует. И ты по ночам к ней вставать не спешишь. Или исправишь характер?
– Это вряд ли, – Толик честно признался.
И уехал. Сначала расстраивался. А потом подумал: эка глупость. Заживу в свое удовольствие. Буду после работы отдыхать спокойно. А по заслуженным выходным – рыбалка и любимые друзья.
И правда – зажил. Никто про хозяйство не кричит и пеленками не попрекает. И по Оле он совсем не тоскует. Случайно встретятся где – и искры былой симпатии не мелькнет даже ни у кого. Развелись себе быстренько.
А зачем женились? А нет ответа. Многие молодые люди так делают.
Ошибка
