На даче Оля стресс испытывала постоянный. Трясло ее, как подмерзшую бездомную Каштанку. Пишут, что это вредно очень – когда тебя перманентно потряхивает. Организм так изнашивается быстрее.
И выходных ей давно не хотелось. Мы говорим – Выходные, подразумеваем – Дача. Вот поэтому и не хотелось.
Разве же это жизнь, когда все в ней без удовольствия, когда все в ней из-под палки? Нет, это ад натуральный. А Оля в сельскохозяйственном котле варилась с мая и по сентябрь.
И прощаясь с ненавистной фазендой воскресным поздним вечером, всегда давала обет: ни шагу сюда более. И полыхай тут все синим пламенем. Пусть сидят со своей методой, Макаренки эти дачно-садовые. Пусть с ума тут посходят среди утренней росы и полезной петрушки. А она не нанималась дурости терпеть.
Но на дачу они, тем не менее, мотались всем семейством регулярно – почти каждые выходные. Будто привязанные.
И попробуй-ка не поехать! Не выехать в садоводство “Коммунальник” было Оле себе дороже. В триллионы раз дороже.
Муж Гриша – если вдруг не переться на дачу – делался сразу тираном и дураком.
Он загодя, уже с утра понедельника, начинал грезить о грядущей субботе: во сколько бы им выехать на дачу так пораньше, чтобы в электричке посвободнее. И брать ли дополнительную тяпку. И достаточно ли у мамы инсектицидов или же стоит взять еще.
И стенал, что бедный их ребенок Славик так сейчас надышится городскими выхлопами, что к субботе станет бледно-сизым.
А на даче-то и воздух чистейший, и близость реки. И единение семьи соблюдается – на даче в сезон проживала Гришина мама, Вера Федоровна.
И не ехать туда, как вы понимаете, было никак нельзя.
Вера Федоровна, конечно, тоже твердо настаивала на тех приездах.
Чего это, говорила она, будете зады на этажах в страду отсиживать? Я женщина в уже критическом возрасте, заслуженный педагог. И мне помощь нужна физического характера. Я, говорит, для чего сына-то нормальным вырастила? Уж точно не для того, чтобы он пожилую мать в прединсультном состоянии на огороде в одиночестве бросал. Любите капусту натуральную хрустеть – любите и салазки на дачу ко мне возить.
И внучонок Славик пусть бабушку Веру знает, общается – пока есть с кем общаться и традиции с кого перенимать, культурой обогащаться.
И ты, Ольга, прав не имеешь с внуком мне общение урезать. Это самое последнее дело – кровь разделять. Негоже и тебе от семьи дистанцироваться, сообществом ее пренебрегать. Только в крепком и большом семействе личность ребенка здоровой формируется. Приезжайте-приезжайте. И чтобы все с настроением бодрым были! Нечего нам благоприятный психологический климат кислыми лицами своими похабить. Полоть картофель будем.
Невестка не может родить. Оставаться без внуков?! Не согласная я
Оля, конечно, тихо брыкалась. Хочу, говорит, законные свои выходные дома провести. Борща наварить и квартиру вылизать тщательно. А вечером в парк всей семьей пройтись – Славика на самокате повыгуливать. И чтобы вата у него сладкая в лапке. Счастливой молодой семьей хочу быть, а не рабыней на плантации.
Муж Гриша сразу надувался и у виска крутил. Какая тут, Оля, вата и счастливая семья, говорил Гриша. Ребенка единственного в смоге этом ухлопать хочешь? Не мать ты после таких выкрутасов. На самокате меж гряд Слава неплохо уже навострился запинаться. И семья, в конечном итоге, вся за столом соберется – с чаепитием и беседами задушевными. Или ты, Оля, маму мою не уважаешь в должной мере? А эта женщина меня для тебя родила и примерным семьянином взрастила. И ягода там на даче вся своя – без единого пестицида. Любишь те ягоды трескать – люби и с супругом на ниве сельского хозяйства уставать, как собака. А то ишь – самокат ей подавай.
Меж двух огней: мама и жена не выносят друг друга. Куда бежать? Устал
Оля щетиналась: парк и квартиру вылизывать. Гриша в ответ раздувал ноздри, как домашний тиран.
Обстановка накалялась по нарастающей. К пятнице дело до обидных оскорблений и даже развода доходило.
Но в субботу, ровно в шесть тридцать утра, выбирались они единиться семьей в садоводстве “Коммунальник”.
Оля – с красным носом и нервным раздражением. Супруг же Гриша был натужно бодр, всю дорогу весело рассказывал про ягоду без пестицида и прозрачные капли росы на траве. Ерошил сына Славика, отвешивал ему саечки за испуги. Славик сонно хлопал глазами в электричке и хныкал на саечки.
Приезжали и начиналось то, собственно, чего Оля и страшилась – начинался Федя.
Именно он правил здесь бал. Федя – старший внук Веры Федоровны. Двенадцатилетний лоб от дочери Маши.
Сама Маша родительскую дачу посещала редко – имела крайне хрупкое здоровье для огородных работ. Иногда лишь слабым голосом просила передать ей немного капустного листа для усмирения головной боли.
А вот Федя с бабкой орудовали в садоводстве слаженной командой который уж год.
Обожали они друг до друга до потери сознания. Вера Федоровна называла внука своим соколиком и говорила, что счастье ее заключается сугубо в нем, в Феде. И что внук от любимой дочери – существо наироднейшее. И внешне они были будто под копирку.
Федя вольготно дышал дачным кислородом, ел овощи и ягоды без пестицида. Наращивал иммунитет и формировался свободной личностью в условиях почти деревенской вольницы.
Вера Федоровна, стоит отметить, была детским школьным психологом и в воспитании детей разбиралась профессионально.
Федора прямо с рождения взращивали по какой-то особой методе для прогрессивных родителей. Эта метода категорически запрещала что-либо Федору запрещать.
Соколику, к примеру, запрещалось делать любые замечания. Даже если Федя творил натуральные безобразия. Например, изводил соседку Козлятиху меткими попаданиями камешками в ее отставленный на картофельном поле зад. Можно было лишь осторожно отвлечь его от нежелательного поведения, умело переключив внимание. И все с уважением личности, конечно. Федино внимание от зада Козлятихи обычно умело и уважительно переключали на поедание полезной ягоды малины.
И все было бы ничего – леший с той методой. Сейчас каждый из себя вон выпрыгивает с воспитанием – абы чего необычного выдумать.
Но положение осложнялось тем, что Федор пошел натурой в бабушку и тоже видел свое будущее в педагогике. Первые воспитательные эксперименты он обрушивал на безответного кузена Славика.
Славику – пять. Послушное и наивное дитя – помыкай им как в голову взбредет, воспитывай до изнеможения.
И Федя упражнялся: учил Славика всяким веселым проделкам. Науськивал его проорать матерные слова на соседку Козлятиху. Или вдруг пробежаться по грядам с юной морковью. Или погладить собаку Кучума, который, как уверяли очевидцы, сожрал ни одну сотню мирных людей. Эти приемы должны были научить Славика побеждать человеческие страхи и комплексы.
А иногда Федя исподтишка лупцевал детсадовца Славика – отрабатывал на нем ударную технику айкидо. Обещал вырастить из брата настоящего киборга.
Сын Славик мигом становился неуправляемым: он галопировал по посадкам, жевал незрелые овощи, пулял в Козлятиху картофелем и охотился на Кучума.
А Оле, как любящей матери, все эти веселые затеи сердечную мышцу, конечно, серьезно изнашивали. Она в “Коммунальнике” с валидолами никогда не расставалась – на два дня сын отдавался на растерзание дикому соколику. И куда там дело зайдет – подумать страшно.
Влиять же на Федю было решительно невозможно.
Брак никому сейчас не нужен? Родственник мужа легко разрушил нашу семью
Нет, иногда она, конечно, орала в негодовании. Или делала на Федю страшные глаза. Или даже зажимала отрока за парником и обещала выкрутить ему уши за очередное присутствие Славика в логове Кучума.
Но Федя в долгу не оставался. Голосом бабушки Веры Федоровны соколик парировал на равных. Вы, говорил Федя обычно, тетя Оля, ума совсем недалекого, хоть и сорокет вам уже давно брякнул. Вы и литературы никакой научной по детям не штудируете. И Славик ваш вон какой рыжий бегает – совсем на нашу родову не смахивает. И пусть ваш малютка учится коммуникации с людьми выстраивать, а не жертву в себе взращивает. Такое нежное воспитание будущего мужчины вам еще боком откликнется.
Выскальзывал и к бабушке бежал – наушничать.
Вера Федоровна сразу обнимала своего умненького Федю, целовала в родную макушку.
Глядя осуждающе на Олю, тихо шептала, что вот, дорогой мой внук Федя, не все взрослые интерпретируют адекватно детские порывы и стремления сделать мир лучше. Бывают такие вот жестокосердные абьюзеры под личинами женщины и матери. Пользуются эти личины своим физическим преимуществом и малолетних детей за парниками истязают. Приучают власть сильного уважать, уродуют формирующуюся личность. В развитых странах – Вера Федоровна чуть повышала голос – за такие номера этих взрослых Оль сажают пожизненно. Или даже что похуже с ними проделывают. А у нас – сплошное попустительство. Потому и буксуем.
И умело переключала внимание Феди со Славика на беспестицидную смородину.
Олю после очередных парников дружно бойкотировали все – и Вера Федоровна, и муж Гриша, и пострадавший Федор. И даже хворая Маша капусты не просила. И картофель Оля тогда полола в самом дальнем конце участка – у нужника с жирными мухами.
Сама бабушка к науськиванию и отработке ударных техник относилась с научным подходом: а пусть-ка сами дети разберутся в непростой ситуации формирования социальной иерархии. Пусть-ка сами интересные подходы отыщут. Не вмешивайтесь-ка им коммуникативные навыки отлаживать. И Славик, как будущий школьник, тоже должен не под юбку материнскую гнездиться, а с детьми взаимодействия выстраивать. Социум всяких нюнь выплевывает без сожаления. Помяните мой профессиональный совет.
Муж Гриша лишь похохатывал из картофельной ботвы: а пусть-ка из Славика Федька нюню выколотит. А то, ишь, по паркам на самокатах ему кататься и над саечками всхлипывать. В армии таким нежным сложно придется.
И Вера Федоровна усмехается в небольшие свои усики: Оля, Оля, а выбирайся-ка ты из раковины средневекового невежества – методу какую воспитательную давай на вооружение возьми уже. Бросай уже борщи и квартиры вылизывать – сын ведь у тебя растет, а не щененок какой. Ищи методу и нагоняй воспитание. Шансов, конечно, маловато уже, но, быть может, и не сильно неудачный Вячеслав ваш получится. Будем с Федором наблюдать.
А Оля трясется, конечно, и про методы слушает уже невнимательно.
Она одной рукой сорняки у нужника дергает, другой Кучума рвущегося еле сдерживает. Одним глазом косит за парник, где отработка ударной техники намечается, другим глазом на часы поглядывает – электричку последнюю караулит из ада бежать.
И трясется, изнашивает свой организм. И муж Гриша ей сейчас неприятен физически. А Федя и Вера Федоровна попросту отвратительны.
А наука же психология и вовсе запрещенной идеологией видится.
И на один лишь сентябрь надежда, но где еще тот сентябрь. А больше не на что надеяться.
