Жить вместе, воспитывать внучат.
Ждать грядущей дряхлости в лоне семьи, а не в одиноких стенах, где и воды подать некому.
Жила Светлана Михайловна в поселке Горшки. Жила одна, как перст.
Единственная отрада – дочь Яна. Родной человек и кровинка.
Светлана Михайловна Яну всегда очень любила, баловала. Дочь была красива, как богиня. Сама Светлана не очень привлекательна: лицо грубое, голова крупная, фигура бочкообразная. На селе ее звали бабы “Конь-голова”.
А Янка интересная у нее получилась: высокая, хрупкая, блондинистая, губы яркие, глаза красиво хлопают. Как у немецкой куклы. Смотришь на Яну и радуешься. Что спасет мир? Только такая хрупкая красота!
Муж Светланы Михайловны отбыл в мир иной рано, болел очень мужик. Тяжко работал и заболел. Старший сын, Ярик, тоже умер. Ярик не болел и не работал, а потреблял. С юности он увлекался наркотиками и выпивкой. Светлана сначала очень страдала, плакала, лечила Ярика. А потом махнула рукой – устала, вымоталась. Ярик тащил все из дома, дороги у него было в жизни всего две: тюрьма или могила. Могила случилась быстрее.
Дочь Яна, кровиночка и надежда, из Горшков выбралась через образование. Закончила институт и жить осталась в областном центре. Вышла замуж за хорошего и перспективного парня. Этот парень, Яша, был Янке парой. Тоже высокий, тоже блондин. Яша глазами, правда, не холпа, а смотрел цепко. Яша был из молодых и ранних. У него уже был какой-то свой бизнес на момент женитьбы. А дальше дела у него шли все лучше и лучше. Купили большой дом за городом, целых две машины, иномарки, заграница была дважды в год. Двое ребятишек у дочери росли – Гарик и Димон.
Светлана Михайловна, из своих далеких Горшков, страшно тосковала по Янке да внукам. Они к ней приезжали редко, раз в год, всегда летом, на неделю. Янка помогала матери с побелкой дома, возила паласы на своей машине стирать, на огороде сорняк драла. И денежно помогала – покупала одежду и просто финансы выдавала: “берите, мама. для нас это копейки”. Светлана брала, но смущалась очень. Но что было делать-то? Пенсия смешная, а цены нет.
Как Янка дом купила, так и начала настойчивые разговоры про переезд заводить. Что ни звонок матери, то уговаривания: “продавайте, мама, свою хату, приезжайте к нам, Гарик и Димон тоскуют, плачут днями. И сама я плачу и тоскую”.
Сердце матери – не камень. Думала Светлана Михайловна, крепко думала. Что держит ее в Горшках этих?
Могилки вот держат. И мужа, и несчастного ее Ярика могилки. Еще вот матери и отца. Уедет Светлана – все ведь травищей порастет. А всякие нелюди еще и мусорку разведут на тех могилках, бывало уже такое.
Собака Каштанка еще держит. Каштанка старая, облезлая, ходит еле-еле. Даже не ходит, а на пузе ползет. И не видит уж ничего – бельмо у нее на глазах. Куда ее, слепуху эту? Янка давеча усыпить предлагала Каштанку, хватит животину истязать. Но Светлана не решалась – жалко собачонку, тринадцать лет она живет у них. К тарелке Каштанка ползла шустро, как молодая. Службу все еще несла исправно – нюх и слух у нее был такие, что любому бы на старость пожелать. А то, что не видит, так и что же? Светлана где-то читала, что собаки вообще видят не очень, зрение у них собачье, а не орлиное, то есть очень средненькое. Но Каштанку в город не потащишь – ее там не ждут совсем.
А более ничего в Горшках Светлану не держит.
Подруг у нее почти нет – кто помер, кто уехал. Родной дом – большой, пустой, гулкий и холодный. И она в нем одна мается, а могла б рядом с дочерью и детишками быть. Пироги им печь, гряды б развела, детей б присматривала.
Светлане шестьдесят всего – это ж разве возраст? В Горшках бабки одни остались, которым под восемьдесят да алкаши. Выйдешь – и поговорить не с кем.
И решилась Светлана Михайловна на переезд. Каждую ночь воображение рисовало яркие и заманчивые картины.
Вот Светлана Михайловна, в новых модных брюках и цветной блузке, идет по городу. По самой главной улице, под руку с дочкой Яной.
Впереди Димон с Гариком скачут – здоровые и чистенькие дети. Нарядные, причесанные, кровиночки.
А кругом – магазинов тьма, салонов красоты тьма, кафе всяких кучи. В Горшках вот ведь совсем иные кучи – пахучие и с противными зелеными мухами. И три магазина на весь их поселок, где макароны вперемешку с сапогами резиновыми и тазами оцинкованными продают.
И вот идут они, все нарядные и красивые, мороженое едят. А все прохожие на них смотрят и думают: “Какие сестры нарядные идут! И ребята какие у них справные да воспитанные!!”. А Гарик и закричит вдруг: “Бабушка!”. И все на Светлану удивленно посмотрят: это кто же тут бабушка? Вот эта молодая женщина? Ну надо же!
Или вот сидят они в кафе уличном. Светлана Михайловна в красивом платье. И большой шляпе. Шляп Светлана никогда не носила, но видела на улицах райцентра женщин в этом головном уборе – очень красиво и стильно.
А тут к ним и мужчина подходит – высокий, с усами, в возрасте уже такой мужчина. И выясняется, что это вовсе не просто мужчина, а Петька Грицук! Поклонник с юности. Этот Петька давно перебрался в город, Светлана его и не видела уже лет тридцать. Но пусть это будет Петька. И чтобы он Светлану узнал и ахнул: “Светочка, а ты совсем не изменилась…”. И глаза его чтоб полыхнули, как тридцать лет назад. А Светлана чтоб его сначала и не узнала. А потом узнала. И улыбнулась легкой и немного грустной улыбкой. И жена Петьки чтоб тоже рядом стояла – старая, согбенная и в старушечьем платке.
А еще вот картинка. Большой семейный праздник – юбилей любимой мамы и бабушки, Светланы Михайловны.
Большой стол, гости, подарки. Стол ломится от вкусностей, гости нарядные и приятные люди. Внуки обнимают и от бабушки ни на шаг не отходят, так ее любят. А дочь Яна встает и взволнованно произносит тост. Пронзительный, про дочернюю истинную любовь. О том, что сильнее любви к маме ничего нет. Недаром же это первое слово и начало начал. Все слушают тост и выпивают за здоровье юбиляра. С влажными глазами, омытыми трогательным моментом душами. Обязательно фотографии на память. Чтобы потом, спустя годы, перелистывать семейный альбом, плакать и смеяться всем вместе: “а помнишь?”
Сказано – сделано.
Дом продался быстро. Так быстро, что Светлана Михайловна и попрощаться с ним не успела. Купила дом многодетная семья. В этой семье было штук семь детей, все немного замызганные и нестриженные. Мать семейства Светлане не понравилась. Та сначала долго и униженно, тыча пальцем на чумазых детей, выпрашивала сбить цену. Потом уже другим тоном, какой-то уже морской владычицы, торопила Светлану с освобождением дома.
Светлана Михайловна собиралась впопыхах. Мебель какую оставила, а какую продала за копейки. Янка просила “городков” к ней не тащить, все необходимое для жизни имеется.
Собаку Каштанку отперла к соседке Иванихе. Сердце Светланы сжималось, когда покинутая Каштанка на своих коротких лапках семенила следом за ней по запущенному двору Иванихи. Когда захлопнулась калитка – Каштанка неожиданно громко заскулила.
Светлана Михайловна всплакнула, потом быстро утерла нос и побежала домой. Слышать этот душераздирающий скулеж было невыносимо. Иваниха была женщиной в целом неплохой, но немного пьющей и несобранной. У Иванихи уже было две свои собаки – крупные горбатые кобели с впалыми боками. Светлана подозревала, что Каштанку тут ждет жизнь довольно суровая, но выбора не было.
Мечты Светланы Михайловны начали рушиться почти сразу.
Выяснилось, что жить Светлана Михайловна будет не в одном доме с дочерью. Семья Янки жила в большом двухэтажном домине. А Светлане выделили небольшой домик, расположенный сразу за широкими воротами мощной ограды. Димон и Гарик называли этот домик почему-то “будка”. Янка шипела на ребят и требовала называть его “гостевым”.
Деньги от продажи дома Светлана Михайловна сразу сунула Яне. Дочь поделилась, что положение их материальное пошатнулось – строительство и ремонт были затратны, пришлось даже брать кредит в банке. Материнские деньги были пущены на частичное погашение этого кредита. Светлане было приятно, что и она сама, пусть и немного, но поучаствовала в строительстве. Что и не приживалка она какая, а вполне полноправный член семьи.
Домик-будка был маленьким, гораздо меньше дома в Горшках. Всего одна комнатка и крохотная кухня. Крупная Светлана Михайловна на кухню заходила только бочком, цепляя кухонную утварь и чертыхаясь. И в домике не было удобств – мыться и по нужде Светлане приходилось ходить в большой дом.
Пенсию Светлана отдавала всю и целиком Янке, нахлебницей быть не хотела.
Яна морщила нос, отмахивалась, но деньги брала. А зачем они Светлане Михайловне? В их поселке, где за последние пару десятков лет разрушились старые избушки, а вместо них выросли большие и богатые дома, магазинов отчего-то не было. Был лишь жалкий киоск с молоком и хлебом. Прочие покупки жители поселка совершали в городе.
Продукты покупал всегда зять Яша. После того, как он заносил большие пакеты с едой на кухню, традиционно следовало нытье его о высоких ценах в магазинах и прожорливости обитателей дома. Иногда Яша демонстративно открывал дверь холодильника и неприятным голосом устраивал стыдный допрос. Например, въедливо выяснял, кто сожрал всю колбасу или торт, которые он даже и не попробовал.
Однажды эту колбасу, подсохший кусочек, “сожрала” сама Светлана. Ей было стыдно, будто она объела Яшу, детей и вообще всех. После этого случая Светлана Михайловна в холодильник больше самостоятельно дверей не открывала – боялась. Просила дочь набрать ей в городе всяких круп – варила себе кашу в тесной кухне.
И в большой дом заходить вообще стеснялась. Ей казалось, что Яша ведет учет не только колбасе, но и потраченной тещей воде.
Было и еще неприятное, очень болезненное.
Димон и Гарик вовсе не стремились к бабушке Свете. Они вообще ни к кому особо не стремились.
Выяснилось вдруг, что младший, Гарик, капризен до невозможности. Гарик требовал, чтобы его одевали. Семилетний кабанчик подставлял ноги для натягивания штанов. И кормили чтобы с ложки его еще. И завязывали ему шнурки на ботинках. Все эти требования, непременно произносимые Гариком в нос и с растягиванием гласных, относились только к бабушке Свете. При матери Гарик вел себя приличнее – сам ел и одевался. При отце и вовсе капризничать не решался, был тише воды.
Десятилетний Димон был хуже. Он являл собой маленького садиста и большого манипулятора.
Он издевался над кошкой Муськой – выкручивал ей лапы, привязывал к хвосту фен, бросал кошку со второго этажа в кусты. Кошка орала сиреной и людей боялась, как дикарка.
Однажды Светлана Михайловна видела как внук детской лопаткой забивает насмерть, невесть откуда взявшегося на участке, крота. Она тогда подбежала к внуку – крот уже погиб, а Димон замер с отсутствующим и блаженным выражением на лице.
Мать водила Димона на занятия “по дракам”. Свои боевые навыки он оттачивал на Гарике – бил брата просто так. Бил жестоко и без следов.
Все свои гнусные поступки Димон старался делать втихушку, без свидетелей.
Но Светлана Михайловна часто видела проделки внука и тяжело это переживала. Светлане такая жестокость была дика и противна. Дочь Янка в детстве боялась обидеть даже таркана. Не била его тапком, а тащила усатого на улицу.
Со временем Светлана Михайловна и вовсе к внуку стала испытывать холодность. Будто это чужой и неприятный мальчик. Боялся Димон только отца. При Яше Димон всегда был примерным, услужливым.
Яша был скор на расправу – с непослушанием сыновей он боролся тем, что первое попадало ему под горячую руку.
Как-то зять даже разбил нос Гарику книгой, которую швырнул сыну в лицо.
Гарик тогда ревел, размазывая кровь и сопли, а у Светланы заходилось сердце. Она терпела-терпела, да и высказала Яше все, что думает о его жестокости к детям. Зять смерил Светлану Михайловну холодным взглядом и попросил в дела его семьи не вмешиваться.
А потом еще пару месяцев не разговаривал с тещей. Даже не здоровался.
Дети в те два месяца тоже с бабушкой не здоровались. Не называли “бабушкой”. Говорили о Светлане только “эта” да “вон она”.
Хихикали за спиной Светланы Михайловны, делали свои маленькие гадости – прятали очки или телефон.
Янка, и это было особенно больно, матери отчаянно стеснялась.
Когда в гости приезжали родители ее мужа, это стеснение дочери становилось особенно заметным.
Родители Яши были потомственными хирургами. На Светлану Михайловну, всю жизнь проработавшую в школьной горшковской столовой, они смотрели как бы свысока. Будто бы специально в ее присутствии изъяснялись излишне витиевато. Называли друг друга на “вы” и непременно по имени отчеству.
Светлану оба называли “Светочка”, хотя она и была их старше на добрый десяток лет. Внуки тоже начинали называли ее “Светочка”.
“Как прислугу! Светочка, будьте любезны, несите чай”.
Гарик и Димон обнимались с другой бабушкой, рассказывали ей какие-то истории.
Светлане Михайловне отводилась иная роль: она приносила угощение из кухни, уносила грязные тарелки, студила чай младшему внуку Гарику.
Никаких поездок город не полагалось.
Янка была все время на работе. По выходным дочери хотелось долго спать и читать в своей комнате. Она так и делала: долго спала, потом до ночи читала. Иногда скандалила с Яшей. Светлана Михайловна в такие скандальные дни предпочитала носа из своей “будки” не высовывать.
Задушевных бесед с Яной не выходило, хотя Светлане Михайловне хотелось этих бесед.
Хотелось поговорить о Яше, о его жестокости. Почему-то Светлане Михайловне казалось, что и Яну муж ее обижает, но дочь не рассказывает, не делится.
Было важно обсудить и поведение детей, Светлане казалось, что Яна слепа к своему потомству, не видит проблем. Опомнится дочь, а уже и поздно будет: дитя воспитывают тогда, когда оно поперек лавки умещается. А Димон уже давно никуда не умещался.
Но бесед не было. Изредка лишь дочь звала Светлану Михайловну в большой дом – смотреть телевизор. Они сидели рядом и молча. Смотрели фильм. Светлана Михайловна не следила за сюжетом – вела с дочкой молчаливые диалоги у себя в голове. Жаловалось дочке, что плохо ей здесь, не нужна она. Младший внук зовет ее “банным листом”, а зять морщится брезгливо. И Янке она не нужна. Зачем звала, зачем тащила?
Через полгода Светлане Михайловне стало казаться, что лучше ее Горшков на свете и места нет. Она до боли в сердце грустила по родным стенам. Видела свой большой дом с калиной под окнами во сне. Отчаянно тосковала по Каштанке. Просила прощения у нее за Иваниху.
Когда снились родные Горшки – Светлана Михайловна светло улыбалась.
