Дочь соседей, Рита, долго не могла устроить свою личную жизнь. Однажды она уже выходила замуж, но брак ее был не совсем удачный. Муж сбежал от нее, беременной первенцем, к какой-то своей бывшей девушке. На прощание он еще и отметелил бедную Риту – она пыталась его удержать, повиснув на мужниной штанине, как на спасательном круге. Но этот подлый муж бросил ее, брезгливо скинув Ритины лапки со своей брючины. Даже на улице потом нос от них воротил. Будто и не было в его жизни Риты, а ребенок не имел к нему отношения, даже самого косвенного.Второй муж, на этот раз гражданский, никуда не сбегал, а тихо помер от цирроза, коим обзавелся от жгучего пристрастия к спиртному. Он был тихим и даже интеллигентным алкоголиком. Никогда не скандалил, не ерепенился, не требовал денег, даже ни разу не съездил Рите по физиономии. Скромный очень был человек. Рита родила от него девочку, такую же тихую и незаметную, как ее отец.
Рита трудилась в продуктовом магазине. Взвешивала гражданам сыры и колбасы. В одиночку детей ей “тащить” было тяжело. Младшая много болела, а старший стремительно отбивался от рук. Но еще тяжелее было жить без мужчины рядом. Ей не хватало как помощи в бытовых делах, например, свечи в машине поменять, так и чисто по-женски. Холодный Ритин диван требовал присутствия еще одного постояльца: волосатого и приятно пахнущего мужиком.
В попытке таки создать крепкую семью, Рита подалась замуж за бывшего зека. Вообще, от нее подобного можно было ожидать. Оба ее предыдущих мужа могли служить вполне достойной “подводкой” к еще более одиозному замужеству.
Этого бывшего арестанта, Андрюшку Ковылина, Рита знала с детства, они когда-то жили по соседству. Но ни то, что Андрюха был уже вполне состоявшимся рецидивистом на момент скрепления их отношений брачными узами, ни даже то, что родной Андрюхин отец самолично заявился отговаривать Ритку от этого необдуманного замужества, делу не помогло.
В Риту словно бес вселился: “он не такой, он хороший, его мало любили и много ранили”. И глаза строгие, горящие, любящие.
Андрей, стоит отметить, был из вполне приличной семьи. У него была обычная мать-бухгалтер и вполне обычный отец, всю жизнь водивший свой “ЛиАЗ” по пыльным дорогам их городка. В семье, помимо Андрюхи, была еще младшая дочь Света. Все члены семьи работающие, учащиеся, почти не пьющие. В их положительном, с точки зрения социума, семействе, Андрюха был, как чирей на нежных розовых ягодицах.
Мать называла его “позорище”, а отец еще более обидно – “придурь”.
Андрюха всегда плохо учился, не давалось ему это дело. В шестом классе свою, в общем-то очень простую фамилию, умудрялся написать с ошибкой. Иногда даже с двумя ошибками. К девятому классу он научился немного читать и отлично прыгать через козла на физкультуре.
Читал Андрюха медленно, по слогам, не улавливая суть прочитанного, сбиваясь и досадуя и на себя, и на дурацких русских классиков, пишущих занудную собачью чушь.
Вдобавок он мучительно заикался. Когда учащийся Ковылин зачитывал выученный стих у доски, позевывал и переминался с ноги на ногу в нетерпении даже учитель.
Заикался Андрюха Ковылин с детства, лет с пяти. Однажды сестра Светка, на тот момент совсем еще пигалица, засунула ему, открывшему рот в зевке, свой палец. Из младенческого любопытства. Андрюха щелкнул зубами, палец Светки у него во рту даже чуть хрустнул. Сестра заорала белугой. Мать, наблюдавшая данную сцену, в сердцах хлопнула сына по затылку. Ей было жаль укушенную Светку. Андрюха не ожидал такого, подпрыгнул, замер, посидел и только потом открыл рот.
С тех пор он и начал заикаться. Мать таскала его по бабкам, те лечили заговорами и травами. Но то ли бабки плохо лечили недуг, то ли лечить надо было не бабками, но Андрюха продолжал заикаться.
С каждым годом все меньше, но вполне ощутимо, особенно когда он волновался.
Ковылин, несмотря на скудный словарный запас и узкий кругозор, вполне котировался среди девчонок их городка. Высокий, стройный, очень похожий на одного из главных героев популярного тогда молодежного сериала “Элен и ребята”.
Девчонки видели это потрясающее сходство и дружно млели при виде Андрюхи. Будто это и не косноязычный Андрюшка, а обаятельный француз норовит потискаться с ними в углу.
Андрюха навострился поворачиваться к девчонкам в профиль – так он был особенно похож на обаятельного и мужественного актера.
После школы он поступил в местную шарагу, возжелал быть сварщиком. Учиться было также скучно и непонятно, Андрюха развлекался тем, что “щемил” приезжих студентов из окрестных деревень. “Ставил их на счетчик”, “забивал стрелки”, тогда это было модно. Деревня пугалась, жалась, некоторые и правда отсыпали ему мелочишки.
Отсидки в судьбе Андрюхи случались по великой его глупости и по неудачному стечению обстоятельств в целом. Сам Ковылин считал, что не так уж он и виноват в произошедшем, просто так получалось.
Мать Андрюхи винила во всем его отца. У того в родне был какой-то дальний родственник, страдающий шизофренией. Мать была уверена, что “брак” пошел с той, Ковылинской, родовы.
Первая ходка случилась у него еще в юности. За немного даже стыдную кражу: мелкую и невразумительную.
Он с товарищами, прилично хлопнув браги, от скуки решил “взять” киоск. Этот киоск, одиноко торчащий посреди площади у местного Дома культуры, принадлежал бабке одной из одноклассниц Андрея.
Бабка этой одноклассницы, звали ее Валентиной, всю свою советскую молодость оттрубила заведующей продуктовой базы. А потом, с крушением социалистического строя, истово кинулась в бизнес. Она споро открыла пару киосков. Торговать в киоски отправляла своих многочисленных внуков. Эти самые внуки толклись в киоске по очереди, за каждый рабочий день она платила им по двести рублей. Тогда за эти деньги можно было купить жвачку “Турбо” с красивыми машинами на вкладышах.
Однажды Валентина запустила к себе в будку Андрюху. Он давно бередил ее девчачье трепетное сердце. Андрей слушал заливающуюся соловьем Вальку, а сам стрелял глазами по коробкам с “Колой” и пивом, блокам заграничных сигарет, коробам с яркими шоколадками и жвачками.
Хотелось протянуть руку и зачерпнуть от души. Расставленные под прилавком киоска сокровища были вопиюще для этого доступны. До потных ладоней хотелось заиметь себе все это.
А потом с друзьями выпить и покурить. Как следует, ни в чем себе не отказывая. Накуриться хорошими сигаретами – это тебе не у бати “Приму” тырить.
А потом чтобы ходить втроем по городку, орать песни дурными голосами, кривляться, задираться к хилым мужичкам, несущим свои бренные тела с их поздних унылых работ, цепляться к девкам, которые носят короткие шорты и сами просятся на грех. Просятся, а потом делают вид, что нет, не просились.
Близких друга у Андрюхе было два. Сын местной алкоголички, восьмиклассник Харя и старший их товарищ Вовчик. Вовчик уже даже отслужил в армии, уже женился и даже обзавелся дочкой.
Компания была теплая, дружная, сплоченная.
Киоск “брали” короткой июльской ночью. Пива и спиртного там отчего-то не оказалось вообще. Андрюха с корешами с досадой перевернули все коробки – пусто. Тогда они затарились сигаретами и всякой сладкой чепухой. Мелкий Харя набрал себе “чупа чупсов”. Прихватили с собой и ящик с деньгами. Денег там оказалось до обидного мало, но что-то все же шуршало.
Страстно хотелось выпить и покуролесить. Они и выпили самогона, купленного у соседки Вовчика на те самые, шуршащие купюры. Немного погоняли деревенских пацанов, приехавших на дискотеку из своих колхозов. Немного поорали под окнами общаги знакомых девчонок.
А взяли их уже утром, всех троих, как миленьких.
После выяснилось, что муж бабки, хозяйки киоска, скоропостижно помер. Алкоголь из киоска бабка отчего-то забрала на поминки. А Андрюху забрали пролеживать нары на целых два с половиной года. Мог бы и проще отделаться, но с ними “на киоске” был Харя, который по неясным причинам все еще считался ребенком. Харя плакал, размазывал сопли по толстой морде, жаловался, что Андрюха силой и хитростью заставил его “тибрить ларек”.
Вторая ходка – снова кража. Но тут уже полнейшая нелепость была. Андрюха вместе со всем своим семейством заявился в гости к своему родному дядьке, брату отца.
Собирались родственники по причине юбилея тетки. Той стукнуло пятьдесят, отличный повод собраться всем Ковылинским роем. Чинно выпивали за здоровье и долгие лета принаряженной тетки.
Этот брат отца, дядя Гриша, задарил накануне своей пятидесятилетней новорожденной супруге золотые серьги. Красивые такие серьги, с камешками. Видимо, не поскупился родственник, растряс мошну в благодарность тетке за долгие годы брака с борщами и совместным телеком по вечерам.
Сережки лежали на полочке стенки в “зале”. В старой хрустальной пепельнице, которую явно ни разу по назначению и не использовали. У дяди Гриши гостей в тот день было много: какие-то мелкие дети терлись у пепельницы, неизвестные Андрюхе бабки-родственницы ползали кучками по углам комнаты, осматривали теткины орхидеи и бегонии, бурно ими восторгались.
Андрюха покрутился, покрутился, повосторгался с бабками на орхидеи, сливался, так сказать, с толпой. А потом незаметно прихватил теткины висюльки. Он не знал, дорогие ли это серьги, а может так себе, дешевенькие, но прихватил, захотелось.
Вообще он преследовал благую цель – хотел порадовать свою девушку. У него тогда была “своя девушка” – Люська Корма, веселая бабенка лет тридцати пяти. Андрюха иногда у нее “подживал”. До того момента, пока Люська позволяла “подживать”, не выгоняла Андрюху в шею, не дав даже собрать нехитрые пожитки.
У этой Люськи был выдающийся зад (можно сразу два стакана на него ставить, он проверял) и трое мелких замызганных детишек. Корма Андрюху одновременно любила и презирала – у них была настоящая страсть. Она любила его, как образец здорового двадцатилетнего самца, но презирала, как добытчика. Добытчик с Андрюхи был посредственный. Иногда он подрабатывал у строителей, делал самую черную работу, приносил в дом копейки. Корма забирала деньги, а Андрюхе предлагала следовать по месту прописки и не объедать ее малышей. Вместо Андрюшки она приводила более обеспеченных мужчин. Например, шестидесятилетнего пенсионера Иваныча. У того была всегда стабильная пенсия и слипшиеся карамельки для детей.
Сережки, затаив дыхание, Андрюха и отпер Корме. В надежде на ее благосклонность, кров, стол и постель. Пенсионер Иваныч вряд ли мог притащить ей подобное. Корма же, дура набитая, оттащила щедрый его подарок в ломбард. А тетка, жена дяди Гриши, подала заявление о краже. Отчего-то все сразу подумали на Андрюху, а не на бабок-цветочниц. Очень быстро его вычислили. И Ковылин вновь сел.
А вот третья отсидка, тут уже все куда серьезнее приключилось. Самым досадным было то, что присел он почти сразу, даже вольного воздуха не вдохнул полной грудью. Избили они какого-то ханурика толпой на вокзальной площади. Случайно, без особого повода. Просто хотелось подраться. выпустить пар. И вроде не сильно били, но ханурик, слабак, оказался излишне нежен, хуже бабы. Помер в больнице от побоев. И пошел Андрюха теперь уже по-серьезному, лет десять ему дали.
В этот раз сидеть было особенно скучно. Прочие арестанты вовсю развлекали себя знакомствами с женщинами. Конечная цель вполне понятна – обеспечить себе “грев” с воли. Хотелось вкусно есть, хотелось денег и прочих нужных вещей. Женщины, как это ни странно сначала было для самого Андрюхи, с зеками знакомились вполне охотно. Это были всегда какие-то одинаковые женщины: падкие на красивые слова и образы “настоящих мачо” взрослые тетки из глубинки.
Андрюха считал себя парнем видным, размениваться на возрастных “мамок”, готовых поддержать его материально, сначала не хотел.
Передачи ему стабильно отправляла мать. Если получалось, то даже приезжала на свидания. Всегда нагруженная сумками, всегда в мыле, на взводе, всегда с претензиями. Андрюха тяготился этими встречами с родительницей. Разговаривать было не о чем. Лучше бы Корма приехала, он нашел бы, что с ней обсудить. Но Корма родила еще пару детишек, старших у нее давно изъяли, и продолжала ожесточенно спиваться.
Отец не приезжал с матерью никогда. Не отвечал на письма. Он был отчего-то зол на мать, упорно винил ее в том, что именно она вырастила “убийцу и дебила”. Он даже серьезно заболел тогда. Мать жаловалась, что дома им с “папашей твоим” вместе тошно, душно. Она одинокая, никому не нужная старуха. Ей стыдно из дому выйти, на нее смотрят, ее осуждают. А виноват в этом он, Андрей. Он разрушил их семью и испоганил им жизни. И зачем она родила его?
Сестра Светка никогда не приезжала и не писала писем. Она была далека от Андрюхи, как горизонт. Общение между ними закончилось еще после первой его отсидки. Он тогда позвонил Светке по телефону, хотел стрельнуть у той немного деньжат. Было так туго, что даже на курево у него не хватало. У Светки в тот день неожиданно случился день ее рождения, о чем Андрюха, конечно же, запамятовал. Он сбивчиво, хриплым с похмелья голосом, попросил пару сотен, пообещав через неделю отдать. Светка молча посопела в трубку, а потом также молча отключилась. Он ей перезванивал потом еще и еще, но номер ее был недоступен. Видимо, Светка обиделась. Вот с тех пор они и не общались. Он зависал у Кормы, а пили они тогда по-черному, гудели сутками. Про семью он тогда и не вспомнила. А потом он снова сел.
В тюрьме многие его “коллеги” знакомились с женщинами. В самом начале Андрюхиной отсидки знакомства велись в основном по переписке. Зеки подавали объявления в разных газетах или вспоминали адреса каких-то своих знакомых женщин еще с дотюремного периода. И строчили им пронзительные письма.
Андрюха тоже писал. Он не умел пронзительно. Писал просто и коротко, как объяснительные или докладные. Дольше всего упражнялся он в эпистолярном жанре с какой-то неведомой девчонкой из далекой Саратовской области. Он писал ей несколько месяцев: куцые записки с намеками на встречу и примитивными комплиментами. “Ты красивая”, “у тебя груди!!”. Писал Андрюха мало, а вот рисовать любил – рисовал ей красивые чернильные розы и черепа с выползающими из глазниц змеями. Он даже всерьез собирался к ней приехать после освобождения. Девчонка даже дала номер своего домашнего телефона. Он с ней успел поговорить однажды – у нее был очень тонкий голос. Девчонка почти все время смущенно молчала, а Андрюха говорил, что близится его заветная свобода и скоро он сожмет ее в своих крепких объятиях.
А потом она внезапно пропала, перестала отвечать. Андрюха как-то ей дозвонился, его невеста приглушенно попросила более не писать и не звонить ей. Она вообще-то всего лишь школьница, а письмо с зоны в почтовом ящике обнаружил ее строгий отец. И прикосновения ремня к ее кожным покровам чуть ниже спины все еще так живо отзывались в ней, что разговор несостоявшаяся возлюбленная быстро скомкала, даже бросила трубку на полуслове.
К середине срока с женским общением стало поживее и посерьезнее. Сотовые телефоны стали у них куда доступнее. Этих телефонов было мало, за пользование ими зеки платили владельцам кто чем мог. Андрюха мог чаем и сигаретами, мать продолжала его поддерживать.
Как-то к Андрюхе даже приезжала женщина, с которой он познакомился, оставив номер телефона в каком-то чате на музыкальном канале. На сотовый им названивали всякие девушки и женщины, эти дамы не догадывались, что звонят в тюрьму. На звонки сокамерники отвечали по очереди. Остальные прислушивались, хохотали, приглушенно отпускали пошлости. Они не признавались в том, что несвободны сразу, ждали пока тетки привыкнут к их частым звонкам, глубоким и проникновенным голосам. Привыкнут так, что будут нуждаться в них.
Андрюхе сразу сказочно повезло: женщина Вера не испугалась его признания, а продолжила еще более страстно общаться. Он отправлял ей свои фотки: суровый мужчина на фоне грязно-зеленой стены и незаправленных шконок.
Звонил почти каждый вечер. Иногда они разговаривали ночи напролет. Писал ей страстные смс. Писанина давалась ему тяжело, но он искренне старался. Пыхтел, вспоминая слова из когда-то просмотренных фильмов.
Вере он сходу рассказал историю, которую рассказывал дамам сердца почти каждый местный обитатель. Что в тюрьме он, Андрей, по чудовищной ошибке правосудия. Заступился за любимую девушку. Избил хулиганов. Девушка, чья честь была защищена ценой свободы Андрюхи, вероломно его бросила. В тот самый миг, когда узнала, что Андрюха в ближайшее же время отправится на продавливание шконаря. Бросила, отряхнулась и пошла дальше преспокойно жить. А он, Андрюха, проглотив подлое предательство, живет в своей боли – в застенках, без еды, тепла, женских объятий, любящей семьи.
Вера была бухгалтером на заводе. У нее был сын-подросток и тоска по сильному мужскому плечу. Ей было чуть за сорок. Пышная такая эта Вера была. Пышная брюнетка с красной помадой и полными волнительными ляжками. Признавалась, что настоящих мужиков сейчас не осталось. Все достойные мужчины в тюрьме или в могиле. Бывший муж Веры, например, был очень достойным мужчиной. Он сначала побывал в тюрьме, потом еще в тюрьме, а потом и в могиле. О муже Вера говорила с придыханием, очень уважала его.
Эта Вера настолько втрескалась в заключенного Ковылина, что однажды даже заявилась к нему на свидание. Она летела на самолете к нему из самого Магадана, а потом еще добиралась с тремя пересадками на двух видах транспорта. Сначала мчала в плацкарте поезда, а потом тряслась в пованивающем выхлопами “ПАЗике”.
Привезла ему много вкусного и себя. Они тесно и страстно общались почти два года, а потом Вера переключилась на соседа Андрюхи, третий раз сидевшего за разбой. Как-то они умудрились между собой перемигнуться на очередной свиданке с Андрюхой.
Вера открыто пояснила, что страсть угасла, а без нее, без страсти, ей не нужно.
Потом была еще некрасивая худая женщина из пригорода его родного города, Тася. Потом еще молодая девчонка, сестра одного сидельца. Они обе, по очереди, приезжали к нему на свидания. На некрасивой селянке он даже хотел жениться. Та здорово привязалась к нему, слала посылки, делала денежные переводы – все матери Андрюхи полегче было. Но потом она досадно “слилась”. У Таси посадили сына, мелкого торгаша наркотой, и теперь все денежные транши шли этому сопляку, а не Андрюхе. Двоих сидельцев Таська, к сожалению, уже не тянула.
За пару лет до окончания срока, Андрюха написал в “Одноклассники” всем более-менее симпатичным подружкам сестры. Хотелось обеспечиь хорошее пристанище к выходу.
Выбирал тех, фотки которых ему были по душе и где не маячило какого-либо мужского лица.
Он почти не помнил этих Светкиных подружек. Вспоминал лишь одну красивую девчонку, которая однажды, в школьные еще годы, так напилась, что заблевала его ботинки. Он тянулся к ней в тот момент с поцелуями, а она вон что выкинула. Было много свидетелей этому моменту. Все потом ржали, что Ксюху вытошнило от Андрюхи. Он тоже ржал, смешно ведь. Но эта красивая на его: “Привет. Как дела?” почему-то не ответила.
Да и вообще ответила только лишь одна претендентка, некая Рита Одинокая Волчица.
Эту Светкину подружку он помнил довольно плохо: невзрачная тощая девчонка. Когда-то давно, в детстве, сам Андрюха зарядил ей в глаз деревянной рейкой. Мать этой несчастной Ритки приходила к ним домой, разбираться с Андрюхой. Рита была младше Андрюхи на год. Судя по анкете, она не была замужем, но у нее были дети. Даже двое детей: белобрысый пацан лет десяти, который неприятно кривился на фото и девочка лет пяти, почти прозрачная, такая же худая и невзрачная, как ее мать в детстве.
Рита сначала отвечала Андрюхе настороженно и односложно. Сразу заявила, что денег у нее нет и помогать Андрюхе она не станет. Что знает про тюрьму и вообще про все, что тогда произошло у Ковылиных. Для их городишки это было целым событием.
Но общение закрутилось. Андрюха клялся Рите в нахлынувшей любви и в серьезности намерений. Он не давал ей забывать о себе: названивал по вечерам и ночам. Требовал фотографий Ритиных прелестей. По телефону передавал приветы ее детям. Даже однажды строго отчитал ее сына за плохое поведение – как настоящий отец. Уточнял у Риты самочувствие и настроение. Рита привыкала к Андрюхе, таяла.
Через полгода она растаяла настолько, что приехала к нему на свидание. А еще через полгода они расписались – тут же, в тюрьме. На церемонии Андрюха был в тесном старомодном костюме, который привезла ему невеста. Костюм был ее покойного папы. Пиджак жал ему в плечах и не сходился на пузе – Андрюха расстегнул его. Короткие штанины не прикрывали его волосатых лодыжек. Рита была в каком-то блестящем платье, с глубоким декольте и розой на плече. Худые ключицы жалко выпирали. Работница ЗАГСа счастливо им улыбалась. Конвой стоял с непроницаемыми лицами. Рита вибрировала от радости. Она как-то сразу забеременела, там же, в комнате для свиданий. Со скрипящей кроватью и рыжими тараканами, невольными свидетелями этого важного события.
Освободившегося Андрюху встречала молодая жена. У нее был старый перекрашенный “Жигуль”. Новорожденного сына Ванечку она взяла с собой: “папку встречать”. Ванечка всю дорогу орал и пыжился, будто у него болел живот. Смотреть на красную перекошенную мордочку потомка Андрюхе быстро надоело. Всю долгую дорогу ему хотелось спать и курить.
Зажили они в квартире Риты, тесной полуторке. Старшие дети жили в крошечной комнатке, куда помещался лишь колченогий диван и стол. Молодожены с новорожденным дитем теснились в “зале”.
Для начала Андрюха пробежался по старым своим знакомцам. Даже к Корме, старой своей любови, заявился. Спившаяся Корма была страшна, как смертный грех, но зад ее все еще был вполне манящим. Несмотря на наличие у Кормы “гражданского супруга”, мелкого ханыги в растянутых трико, они хорошо вспомнили былое. Андрюха даже пожил у нее с неделю – гудела вся общага, двери комнаты Кормы не закрывались ни днем, ни ночью. Детей у нее не было, все были по детдомам. Пьяная Корма детей собиралась вернуть, рыдала, грозила кулаками и обещала “всем еще показать”.
После теплой встречи с товарищами вынужденно вернулся домой. Его разыскала законная жена Рита. Приперлась со всеми детьми, позорила его при всех своим гнусным поведением. Не выпила за знакомство, скорчила морду при виде Кормы. Пришлось ее даже немного придушить в коридоре. Рита плакала, умоляла вернуться в семейное лоно. Корма выперла всю их семейку: и его, и Риту в окружении орущих спиногрызов.
Работать Андрюха пока не хотел. Хотел свободы и вкусить всех радостей жизни. Он свое отстрадал. Денег в семье Ковылиных почти не бывает. Ритин хозяин выдает продавцам зарплату “понедельно”. Рита обычно набирает продуктов, но не в своем магазине, там дороговато, а ходит по оптовкам. Берет все самое необходимое и дешевое: крупы и кости на бульон. Живут они впроголодь. Ритин старый авто продали по дешевке, а деньги проели за месяц.
Андрюха уныло жалуется жене на закрытые двери работодателей перед бывшими заключенными. Рита сначала понятливо кивает, а потом вдруг начинает орать, гнать его с дивана, трясти тощим Ванькой у него перед носом. Они дерутся, а потом Андрюха уходит к Корме. Там часто вспоминает добрым словом тучную и томную Веру, которая мужчину умела ценить просто так.
Рита его всегда возвращает домой. Притаскивается в берлогу Кормы, всегда со всеми детьми. Старшие тянут его за руки и ноющими голосами тянут: “папкаааа, идем домой”. Младшего друзья Андрюхи выхватывают из рук Риты, подкидывают к потолку, хохочут. Ванька орет, а Рита противно шмыгает своим красным носом, хватает мужа за полы рубашки худыми костлявыми пальцами, тащит к выходу. Шепчет: “Андрюша, Андрюша”.
Рита часто битая теперь ходит, но подружкам в магазине рассказывает, что не жалеет о своем выборе. У детей есть отец, а она не одинока – рядом всегда есть близкий человек, мужчина. Он раненый и изломанный жизнью, но вместе они непременно справятся, она его вытянет.
