Но вот в классе дети Вадьку не особо любили. Хотя и сам он, в свою очередь, одноклассников не особо жаловал. У них, в их родимом 6 “А”, вообще не особо радовались “общажным” детям. Тем, которые жили в тесных комнатках заводского семейного общежития. У которых хоть один родитель, но обязательно любил тяпнуть с устатку, а то и вовсе наклюкаться до потери облика без поводов и компании.
Рабочая молодежь, заводя случайных своих детей, пыталась всеми путями из этих общежитий бежать: кто снимал жилье, а кто-то, из счастливчиков, покупал квартиры с помощью невероятных по размеру ссуд.
Вадькины родители уже были давно “не молодежь”. Они почти два десятка лет обитали на тесном пятачке общественного жития.
А Вадька не просто жил в обшарпанных стенах с общими душем и кухней, он был из семьи, в которой было много детей и мало средств для того, чтобы эти дети жили не хуже, чем прочие. Например, не хуже, чем его одноклассники. А Вологдины, и это стоило признать, жили довольно-таки хуже.
Однажды он даже слышал, как их классная пояснила громким шепотом новой училке географии причину столь негативного отношения ребят к Вадьке: “Вологдина дети чмынькают вовсю, он из ужасной семьи, в общаге живет. Чувствуешь, Людмилочка Иванна, как от него пахнет? Я после его тетрадей руки с мылом хозяйственным мою”.
Вадька понюхал тетрадь. Она пахла домом: вечным куриным супом и дешевым стиральным порошком. Так пахли руки его матери.
Единственным товарищем Вадьки в школе был толстый Кеха. Кеха, сын школьной поварихи, вечный объект насмешек и розыгрышей. Иногда очень злых насмешек. В классе Кешку все звали “Рыла”. Одноклассницы утверждали, что школьные объедки Рылина мамаша носит к себе домой в большой сумке. Откармливает ими отпрыска, растит из него борца сумо. Чтоб потом Рылу другие жиробасины за деньги били.
Кешкой брезговали, с ним никто не хотел сидеть за одной партой. На уроках физкультуры ребята спорили до злобных драк между собой, пытаясь спихнуть Рылу команде-сопернику.
Кешка в эти моменты почему-то молча стоял, терпеливо ожидая решения своей спортивной судьбы.
Он был очень полным, стеснялся своего рыхлого тела. Чтобы не переодеваться (стыдно!) ходил на физру в своей растянутой школьной водолазке. Жалкий, потный, покорный.
Сам Вадька не смог бы так молча стоять. Он умел постоять за себя. Друга он презирал за мягкотелость, но и тянулся к нему – больше никто и не рвался дружить с Вадимом Вологдиным.
Вадька у родителей своих был пятым по счету. Находился где-то в серединке “линейки” потомства Вологдиных.
Говорят, что эти “серединочные” дети – самые обделенные. Им меньше внимания, меньше любви. Растут, как трава, сами по себе. Хорошо быть старшим или самым младшим. Вадька тоже так всегда думал.
После Вадима еще числились два младших брата. Братья-погодки.
Они были детсадовцами: шумными, сопливыми и конфликтными. Младший брат, Толик, был в “противном” трехлетнем возрасте. Его старшему напарнику, Коляке, было четыре. У этих двух товарищей было два пограничных состояния во взаимоотношениях: они или дрались, катаясь визжащим злым клубком по полу маленькой комнаты, или ходили по коридорам общаги крепко обнявшись. Раскачивались из стороны в сторону, громко пели про “платье белое”, которое надела какая-то легкомысленная вертихвостка. Изображали соседей Вологдиных, которые любили вот так, крепко обнявшись, душевно и пьяно попеть в коридоре.
За ними должен был присматривать Вадька. Если младшие орали сиренами, то виноват всегда был он, Вадька. Мать влетала в комнату с криком, лупила Вадима наотмашь, не разбираясь, что же там произошло на самом деле.
Младшие затихали и с интересом рассматривали побитого Вадьку. Иногда они орали специально, жаждали очередного циркового представления.
Иногда Вадька жалел, что у него нет “напарника”, как Коляка у маленького кривоногого Толика. С ним, братом-ровесником, можно было бы дружить, копать землянки, ходить на пруд, делиться секретами. Не нуждаться в слабохарактерном Кехе.
Ближайшей ему по возрасту была сестра Вера, но с Вадькой у них были довольно прохладные отношения. Когда-то в раннем детстве они много дрались и боролись за внимание матери. Сейчас у Веры уже растет грудь, а при любой возможности сестра бежит из дома резвой газелью. Она готова танцевать до упаду, петь в хоре до хрипоты, писать в стенгазету до бойкота от двоеничков, ходить в художку до кровавых мозолей на ногах. Из дома всегда в школу убегает Вера первая, когда до уроков еще целый час.
Но Вологдины никогда вообще вместе не ходят в школу, всегда по отдельности, гуськом.
Старшая сестра, семнадцатилетняя Оля уже совсем взрослая девушка. Она немного похожа на старшего брата Игоря. Такая же умная и далекая. У Оли давно какая-то своя отдельная жизнь. Она покуривает, красит губы в черный, мастерит на голове невероятные начесы. Оля встречается с взрослым парнем, который, говорят, женат и даже имеет ребенка.
Два самых старших ребенка Вологдиных уже закончили школу.
Училище их первенца, сына Игоря, ко всеобщему счастью, находится в соседнем городе. Игорь приезжает домой только на выходные и всякие там праздники. К счастью – это из-за ограниченности спальных мест. Когда Игорь еще жил дома постоянно, ему приходилось спать в крошечной комнате сестер, отгородившись от них шторой на леске, чтобы не смущать подросших девочек.
Брат Игорь всегда казался Вадьке образцом для подражания. Ему нравилось в старшем брате все: как он говорил – немного хрипло и слегка покровительственно. Нравилось, как брат одевался. Игорь носил все джинсовое, потертое, небрежно так носил. Зимой надевал цветной длинный шарф. Модник! Вадиму нравился запах сигарет и одеколона от одежды Игоря.
С малолетства Вадька был “приставлен” к старшему брату. Отец даже к раме велосипеда Игорька приделал специальную “сидушку для Вади”. Подростком Игорь всюду гонял с младшим, это было непременным условием для прогулок. Не берешь Вадьку – сидишь дома. И Вадим с двух лет всегда был завсегдатаем подростковых шаек и сборищ. У него и прозвище там даже было:“Карандаш”.
Для себя Вадька уже давно решил, что после девятого класса он поступит в училище, в котором учится Игорь. И будет также носить все джинсовое. И волосы у него будут длинные, вытравленные пергидролем, как у старшего брата.
А еще у Игоря была девушка. Красивая девочка Лена. Лена училась в школе Вадьки, заканчивала десятый класс. Когда она встречала Вадьку в школьных коридорах, то обязательно ерошила ему волосы, тискала его, шутила, называла “братишка”. Вадька хотел, чтобы Лена так встречала его на глазах одноклассников. Чтобы они все видели, что и он не лыком шит, что с ним вон какие девчонки знаются.
Второй брат, Леха, был в армии. Этот брат Леха дал жару родителям в своем подростковом периоде. Его армию ждали как спасения.
Брат был трудным ребенком. Он курил с третьего класса, прогуливал школу, жестоко дрался даже с парнями много старше его самого. Как-то Вадька даже услышал, что их Леха – токсикоман. Весь Лехин класс был такой, тяжелый, несчастный, дурной. Некоторые товарищи Лехи с их школьной параллели померли еще в школьные годы.
Вадька даже помнил их. Ему казалось, что это вполне обычные пацаны – взрослые и сильные, крутые, “нарывастые”. А потом он вдруг узнавал, что кто-то из них умер от передоза.
Вадьке было страшно, что и Леха однажды тоже умрет. Когда к ним по вечерам стучали в дверь, Вадька замирал, боялся плохих новостей до трясущихся рук.
Родители боялись за Леху ещё сильнее Вадика. Проверяли карманы одежды, требовали смотреть прямо в глаза, обнюхивали, осматривали, часто орали и даже пытались лупить.
Леха ржал конем, когда мать пыталась навешать ему подзатыльников. Но все как-то обошлось в итоге. Брат пошел в армию. Ожидалось, что он и останется там, в этой армии, будет служить по контракту.
Пока родители “пасли” Леху, Вадька, да и все остальные дети, как-то росли сами.
Вологдины ждали еще ребенка – должна была родиться очередная дочка. Ей и имя уже придумали, будет Света. Имя придумала мать, сам бы Вадька назвал новую девочку как-нибудь особенно, например Мистик. Так звали любимую героиню Вадьки из популярного фильма.
Жили Вологдины вдевятером в двух комнатах общежития, но давно стояли в очереди на жилье. Если дом достроят, а это должно было произойти в самое ближайшее время, то сестра, которая Света-Мистик, родится уже в просторной и чистой квартире.
Вадька был рад за эту новую Светку, но и немного опечален. При наличии еще маленькой девчонки, денег у них в семье больше не станет, а станет закономерно меньше.
И скандалить мать будет куда больше. Мама Вадьки вообще часто кричала – на детей или на отца. Если случалась большая ссора, то отца она называла “бабой”, “соплежуем” или даже “живой мертвечиной”. Упрекала, что денег всегда мало, что отец “непробивной”, что даже какие-то неполноценные Рогачевы уже в свою квартиру переехали, а они, Вологдины, все никак.
Отец в ответ всегда молчал. Вадьке было жалко отца. Злило, что тот молчит, ничего не скажет в свою защиту.
Но денег было всегда недостаточно, это правда.
Вологдины-старшие почти не покупали себе одежду. Мать одевалась “с чужого плеча”. Ее старшая сестра отдавала ей свою одежду – поношенную, но чистую и аккуратную. Отцу иногда, редко-редко, что-то приобретали, но самое дешевое. Специально выискивали на рынке вещи, которые продавались по уценке. Отец в этих обновах был нескладный, будто даже совсем старый дедушка. Хотя отец был тогда ещё молодым.
Иногда ему что-то перепадало от старшего сына Игоря. Ботинки с облупившимися носками или куртка из кожзама. Старший где-то подрабатывал, содержал себя с некоторых пор полностью сам.
Прочие дети донашивали друг за другом, либо получали одежду от детей тетки, своих кузенов. Зато в школу, на первое сентября, мать всегда старалась приодеть их во что-то новое: шила сама или как-то выкраивала средства из скудного бюджета.
Родители Вадьки вовсе не были алкашами или законченными придурками, как искренне считали его одноклассники и их родители. А также учителя, соседи, коллеги отца, просто окружающие.
Отец Вадьки был спокойным, тихим и работящим мужиком. Трудился на радиозаводе и совсем не пил. В выходные шел с детьми на “дачу”. Работали все, от мала до велика. Дачей они называли участок земли, доставшийся им от какого-то родственника. Там Вологдины выращивали картошку, морковь и капусту.
Отец когда-то много читал. Сейчас ему было не до чтения, но, видимо, он продолжал оставаться интересным собеседником. Когда приезжал Игорь, они с отцом любили поговорить. Обсуждали политику и историю. Вадька садился поближе, слушал, открыв рот. Было интересно. Он и читать- то начал много, чтобы и с ним отец однажды также сидел и разговаривал – серьезно, обстоятельно, как с равным.
С прочими детьми, как и с Вадимом, отец общался мало. Он вообще был довольно замкнутым человеком. Даже с матерью они почти не разговаривали. Разве что обсуждали вопросы, связанные с получением отцом зарплаты и куда эти копейки нужно “кинуть” в первую очередь.
Матери, собственно, и некогда было лясы точить. И хотя многое в их доме делали старшие дети, мать все время была замотана и раздражена.
Было тесно, душно, каждый метр их скромного обиталища был заставлен вещами: одеждой, мебелью, игрушками, бельем, инструментами, посудой, школьным барахлом.
Мать бесконечно стирала на своей “Вятке” или готовила. В выходные они с отцом всегда мотались на оптовку. Покупали замороженную курицу большими пластами, макароны и крупы большими мешками. Путь до рынка был неблизкий, с двумя пересадками. Возвращались с баулами, уставшие, уже крепко поругавшиеся.
Питались Вологдины обычно тоже скромно. В основном они ели куриный суп и пироги с картошкой, которые пекла мать в огромных количествах. Курицу из супа она использовала для приготовления “второго” – бесконечные серые макароны с частичками вареной курятины. И хлеб, много хлеба. Сладостей не водилось. С августа по сентябрь бродили по лесам – собирали ягоды. Мать с девочками готовила варенье – к чаю.
Девчонки, сестрёнки, жили в той комнате, которую семейство использовала в качестве столовой. Спали они на диване “валетом”.
Родители, младшие обормоты и сам Вадька жили в другой комнате. Это была одновременно спальня и “детская”. Там стоял родительский диван, на котором спали они и младший сын Толик.
Напротив – двухъярусная кровать, которую отец сам сколотил из досок. На втором “почетном” этаже этого строения спал сам Вадька. Там была его вотчина, оттуда он выгонял любого, кто осмеливался бы к нему сунуться. Наверху он обустроил себе полку под книги и всякие свои личные мелочи: шкатулку с памятным барахлом, фишки и модели самолетов, которые самостоятельно мастерил.
Жить было можно, если не болели младшие. Если вдруг заболевали, а случалось это часто, становилось значительно сложнее. Мать включала ночами свет, носилась с микстурами и градусниками, дети капризничали или орали хором.
Тогда Вадька дурел, закрывал уши – в них противно звенело. Он хотел уже быстрее в училище, где прекрасно обосновался брат Игорь.
Уроки Вологдины делали по очереди на кухонном столе. Иногда Вадька их и вовсе не делал. Когда до него доходила очередь занять свой угол стола, уже вовсю слипались глаза.
Вообще, долгое время он был уверен, что все семьи живут именно так, как сами они, Вологдины.
В первом классе, когда дети еще не знали, что Вадька “общажник и бич”, его пригласили на день рождения к однокласснику. Родители этого кренделя постоянно переглядывались, перемигивались между собой, над чем-то смеялись. Это было не похоже на Вадькиных родителей, это было как-то неправильно, но притягательно.
Вадьке тогда даже захотелось быть сыном этих, веселых. У одноклассника была своя крошечная комната, где он жил совсем один. Вадиму было завидно и непривычно это. Наверное, это даже скучно, жить одному.
Дома Вадька устыдился такого своего “предательства” родителей. Даже сам, вне очереди, под чувством вины вызвался перемыть всю посуду после ужина.
Жили Вологдины вообще довольно закрыто. Мать запрещала им, детям, жаловаться на свою жизнь посторонним. Да и вообще распространяться об их житье-бытье.
Если мелких Вологдиных кто-то угощал во дворе вкусным, мать злилась, ругала отпрысков за прием подачек. “Нечего побираться, мы не нищенствуем”.
Почти всю свою сознательную жизнь Вадька слышал, что как только они переедут в новую большую квартиру, жизнь их сразу наладится. Они будут дружно и просторно жить. У них будет много света и много места. У каждого будет своя личная комната, со своими личными вещами. А еще будет ванная и свой собственный белоснежный унитаз.
Квартиру Вологдины в итоге получили. Как же они радовались тогда! Даже две квартиры сразу, на одном этаже. В одной было три, а во второй четыре комнаты. Родители объединили их в одно большое жилище.
Жить Вадьке стало сначала и правда стало лучше
У него теперь была своя личная комната. И не маленькая, как у того одноклассника с веселыми родителями, а довольно большая, просторная.
Там были только его вещи, которые он запрещал кому-либо трогать. Сначала он запирал на ключ свой шкаф, потом стал запирать и комнату, когда уходил из дома. Собственноручно врезал замок в свою дверь и запирал.
Одну из комнат теперь занимала Оля с малышом. Она родила сразу после десятого класса от того своего женатика. Дома был большой скандал, но Олька твердо решила рожать. Матери она напомнила, что Игорьком та обзавелась в возрасте Оли. Этот Олин женатик то разводился с женой и приходил жить к Вологдиным, то вновь уходил к супруге, отталкивая Ольгу и ребенка. Оля была всегда на взводе. Даже покрылась некрасивой шершавой экземой на нервной почве. Любви женатика это к ней не прибавило. Но Оля не придумала ничего лучше, чем забеременеть ещё раз.
Средняя сестра Вера спала и видела свой школьный выпускной. И чтоб бежать из дома далеко, на всех парах. Вот как везунчик Леха.
Разговоры о детях, любовях и мужьях ее страшно раздражали. Олю она называла “клушей”.
Леха остался служить по контракту. Он жил в далеком Краснодаре. Приезжал в отпуск: возмужавший, загорелый, веселый. Тискал мелких, хохотал, задаривал всех подарками.
Но больше недели в отчем доме отчего-то не задерживался.
А вот Игорь неожиданно всех расстроил, а родителей и вовсе “убил”. Бедные Вологдины тогда резко постарели.
На последнем курсе он загремел в тюрьму. С компанией поучаствовал в драке. По глупости, по нетрезвости. Не обошлось без жертв – один из парней погиб от побоев. Вадька очень переживал за брата – мир рухнул.
Взрослый Вадим с родителями общается редко, только поздравляет их с праздниками: личными и государственными.
С братьями и сестрами отношений не поддерживает. Говорит, в детстве друг друга наелись.
Исключение делал только для Веры. Они близки по возрасту, ушли из отчего дома в одно время.
Вера уехала в большой и прекрасный город. В нем она успешно строит карьеру и “гоняет тараканов” на заработанные честным трудом деньги.
Бесконечно ходит по психологам, психоаналитикам, терапевтам. Прорабатывает детские травмы и обиды на родителей. Психологи рассказывают ей о “родительской токсичности”.
Вера соглашается с токсичностью и упивается своей драмой: родители сломали жизнь, рожали их бездумно, плодили, как котят, недолюбили, недокормили.
Теперь Вера не хочет детей, не может строить отношений, обесценивает семью, не любит себя и грозится покончить с этой бессмысленной жизнью.
Вадька Веру в душевных “раскопках” не поддерживает. Материнское “не жаловаться чужим” помнит четко.
Хотя и сам не понимает сейчас, а зачем их и правда рожали?
