Лариса Шлапак всю молодость завидовала черной завистью своим бывшим однокурсницам. Не всем, но тем немногим, которые после окончания института не осели в их периферийном городе, а двинулись на завоевание столицы. Все близкие Ларины подружки были именно такими.
Кто-то уже с имеющимся мужем, а кто-то просто в одиночку, но пробрался к своей заветной мечте – жизни в столице нашей Родины.
Лариса активно переписывалась с этими счастливицами. Некоторые, особо везучие, даже выходили замуж за москвичей. Те, кто был менее везуч, как-то тоже устраивал свою столичную судьбу. Жили со своими провинциальными мужьями, трудились упорно, мечтали обмосквичиться, пустить длинные корни, откреститься от порочащего “колхозного” прошлого.
Ларины подружки, наезжая в отпуск, делали печальные глаза, опускали уголки губ, скорбно и хором подвывая о том, что здесь, на малой родине, решительно некуда сходить, все граждане стыдно одеты, постройки приземисты, а тротуары досчаты. Здесь и не жизнь вовсе, а беспросветное доживание. Многие изображали даже говор москвичей, растягивая гласные, получалось: “джваааание”.
Главным достижением в жизни эти подружки считали успешную переброску себя в Москву.
Лара, проглотив “доживание” внимательно слушала отпускников. Спрятав завистливые глазки, выспрашивала подробности быта и работы – готовила теоретическую базу.
Лара вообще была вовсе не хуже этих подружек. Она окончила школу с золотой медалью, а институт с красным диплом. Всегда в первых рядах: она и староста, и вожак, и актив любой группы.
В дальнейшем кто-то из “москвичек” не выносил динамичности столичной жизни, многочасовой дороги от скромных окраинных хрущевок до мест службы, разбивания хрупких девичьих мечтаний о реалии суровой жизни. И возвращались домой, в приземистые домишки с одетым по-колхозному людом. Топали по тротуарам из поскрипывающих досок, уныло волоча чемоданы.
Эти возвращенцы своих поражений решительно не признавали. Прикрывались бедами своих ближайших родственников, которые вынудили их вернуться в родные пенаты. “Мама так резко постарела, чудит, заговаривается, бедняга, и мимо дома с работы ходит”. “Сын страдает чудовищной аллергией. Только высунет нос на улицу – сразу заходится в кашле и покрывается струпом. Врач прописал ему немосковский воздух. Ради ребенка все бросили, вернулись в Замухрышинск. Перерастет – двинем в Москву, нас там ждут”. “Муж захандрил. Ушел с высокооплачиваемой работы на другую, еще более высокооплачиваемую, а там его дружный коллектив посредственностей сожрал. Сожрал до костей своими посредственными зубами! Хандрит Толик, просится в тишину. Придет в себя – вернемся, вся жизнь впереди”.
Лара на словах сочувствовала и сбрендившей вдруг маме, и покрывшемуся диатезной коркой ребенку, и даже обожранному до костей слабаку Толику. Но про себя она точно знала одно. Выберись она, Лариса, в столицу, так зубами бы вгрызлась в шпиль Останкинской телебашни. Вцепилась бы мертвой бульдожьей хваткой. Ее бы трясли, вертели, мотали, отвлекали колбасой, но все тщетно – Лара бы хвата не ослабила. Всеми своими уцелевшими двадцатью восемью зубами держалась бы!
Но, к сожалению, не сложилось. Когда косяк вчерашних студенток двинулся дружно на запад родных просторов, Лара двинулась замуж за Славика Шлапака.
Славика она полюбила так, как влюбляются хорошие девочки во всякую отпетую нечисть: самозабвенно, всепрощающе, слепо. Но помимо влюбленности, Лара имела и небольшой расчет: Славик был старше, он давно работал и тоже мечтал, как Ларе тогда казалось, о Москве.
А еще Шлапак был очарователен по-мужски, то есть имел вид мужественный и немного страхолюдный. Когда-то давно пьяный батя сломал ему нос. Теперь нос Славика заметно смотрел влево. Славик по причине приобретенного дефекта немного гундосил. Так озвучивались тогда все американские фильмы: гундосо, безэмоционально. Еще у жениха был решительный подбородок с глубокой ямочкой и большие руки с наколкой “Моя любовь в тебе”. Ларисе все очень нравилось – и нос, и гундосость, и про любовь.
Родом Слава был из области. Детство он провел в городишке, славящимся уркаганскими разборками, широким частным сектором, общей нищетой населения и суровостью нравов.
Муж был из семьи потомственных сидельцев. Сам он этой участи счастливо избежал, но вот и дед его, и отец отметились. Бытие, как и положено, определяло и сознание Славика.
Когда его бездетная тетка покинула мир земной, оставив племяннику свою квартиру, Славик быстро перебрался в областной центр. Буквально на следующий же день и перебрался. Вещей для сборов у него особо не было: гиря да зимние сапоги.
Полученное на малой родине образование “инженер-механик по обслуживанию сельскохозяйственной техники” позволило ему удачно пристроиться в автосервис.
Из Славы по итогу вышел вполне приличный потенциальный жених: с квартирой и стабильным заработком. Такого каждая девушка видит во сне.
Славик, будучи еще в статусе жениха, прогуливаясь с Ларой по темным улицам и грызя семечки, рассказывал ей о своих ближайших планах на жизнь.
О том, как со дня на день он откроет свой собственный автосервис, раскрутится, заработает деньжат. Лариса спрашивала его, хлопая ресницами: “И в Москву?”. Славик покровительственно посматривал на Ларису, приобнимал ее за полные плечики, сплевывал шелуху в сторону и ласково отвечал: “И сразу в Москву”.
Ларисе рядом со Славиком Шлапаком хотелось быть слабой и женственной: рука сама тянулась напялить дурацкую шляпку и юбку с воланами, распустить волосы и говорить с ним тонким неестественным голосом.
Или вот еще взбрыкнув ногами, красиво побежать ланью прятаться меж березами, а Славик чтоб ее нагонял. И звонкий смех ее чтобы переливчато раскатывался по весеннему лесу.
А потом чтобы сразу Москва.
Но все пошло, как водится, немного не по плану. Через год у Шлапаков родилась дочь. Дочку назвали дорого и богато – Злата. Лара целовала ее крошечные пяточки и называла девочку “Золотинкой”.
В их маленькую квартирку неожиданно заявился младший брат Славика, Игорь. Квартира была однокомнатная, мелкой площади. Брат поступил в колледж и желал жить в квартире, которая была как бы и его тоже.
Отныне братья Шлапаки по вечерам пили на балконе пиво с пованивающей рыбой, обсуждая прохожих за окном. Особенно они любили обсудить пробегающих городских дамочек. Кто-то, по их мнению, был похож на морскую корову, а кто-то и на балтийскую кильку.
Иногда они глупо ребячились. Кидали останками рыбы бычка в граждан, проходящих под балконом, постанывая от смеха отползали на пузах в квартиру. Граждане, получая бычком по кумполу, поднимали головы вверх, кто-то ругался. Шлапаки покатывались.
Золотинка, таращась на это представление, кривила губы и заходилась в крике.
Тем временем Лара копила раздражение. Бегать меж русских белоствольных берез от Славика ей уже давно не хотелось.
Ее бесил Игорь, придурковато гогочащий по любому поводу. Он странно пах и прятал свои ношеные носки, скрученные в клубочки, по всяким неожиданным местам. Например, под холодильник или в чистое белье, которое Лара укладывала аккуратной стопкой для глажки.
Раздражал и муж Славик, который считал, что жить таким кагалом на двадцати двух квадратных метрах, вполне нормально, тепло и по-родственному.
Бузить на Игоря Славик запрещал. Шипящим шепотом, брызжа слюной, он убеждал Лару, что Игорь им в дальнейшем будет необходим, как воздух. Только с братом он готов строить будущий бизнес. Хотя Игорь учился на зоотехника и деловых качеств доселе не выказывал.
А Лару злила бесконечная куча мужских рубашек, пыльных брюк и свитеров на спинках стульев, вечно свернутый в рулон полосатый матрас, занимающий много полезного места в комнате, нефункциональный старомодный комод, на который они натыкались по причине тесноты.
Этот комод, полированное изделие из семидесятых, был забит глупыми книгами о похождениях неугомонной доморощенной детективицы, квитанциями об оплате за услуги ЖКХ за несколько десятков лет и какими-то просроченными лекарствами, оставшимися после тетки.
Муж не разрешал разбирать комод и даже, к ужасу Лары, какие-то таблетки в пожелтевших облатках бесстрашно пил, если вдруг заболевал чем-то простудным или расстройством пищеварительного тракта.
Лариса примерно раз в месяц справлялась у мужа по срокам открытия бизнеса. Ей не хотелось разочаровываться в Славике. Себя она утешала известной народной мудростью о том, что для того, чтобы стать генеральшей, положено выйти замуж за лейтенанта. А народ мудр.
К тому же, всем своим подружкам Лариса давно рассказала про бизнес-план Вячеслава и уже даже приценивалась к столичному жилью. Отказываться от мечты о столичном житье не хотелось. Эти мысли примиряли с окружающей действительностью.
Так они прожили почти три года.
Потом планы по открытию собственного прибыльного бизнеса внезапно чуть отодвинулись – Славика выперли из автосервиса.
Игорь тогда уже заканчивал свою учебу. Лариса ждала это примерно также, как маленькие дети ждут Нового года, а взрослые выхода на пенсию по старости. То есть, с затаенным дыханием и трепетом в груди, с подсчетом оставшихся дней и радужными ожиданиями близкого счастья.
На прощание Славик решил прокатить брата на дорогой тачке, которую отремонтировал накануне. Где еще братка Игоряха таким авто порулить сможет? В ближайшее время порулить Игорю грозило только коровьим хвостом или пьяным папой, которого следовало транспортировать на топчан в летней кухне.
В тот день удача не была на стороне братьев Шлапаков. Игорь раздухарившись, лихо въехал в ограду автосервиса. “Зализать” повреждение машины было невозможно. Славик повинился. Хозяин автосервиса, гневливый Тахир, сначала долго орал на него, а потом обязал расходы клиенту возместить срочно. И самому Тахиру тоже возместить – покосившийся забор сам себя не починит. Славика из автосервиса изгнали пачканной ветошью.
Мать мужа взяла кредит – свекровь, к счастью, еще работала. Кредит гасить планировали всем миром.
Шлапаки перебрались из квартиры на дачу – жилье было решено сдавать. На дачу их пустила коллега Ларисы, за чисто символическую плату, зная о бедственном ее положении.
Дача имела один большой плюс – она была в черте города. И жирный минус – это был полублагоустроенный домишко, куда отказывалась приезжать даже “Скорая” по причине бездорожья.
Зимой в садоводстве почти никто не жил. Тут оставалось лишь несколько пенсионеров и ребята из Узбекистана, работающие на стройке.
Лара, возвращаясь вечерами с работы, заранее переобувалась в автобусе – относительно приличные сапоги меняла на страшные “резинки” болотного цвета. Подхватив авоськи с продуктами и пухлую Золотинку, пробиралась к дому.
Сумки оттягивали руки, Золотинка не желала топать по грязи, взбиралась по Ларисе, как мартышка, пачкая грязью ее единственное демисезонное пальто. Лара ползла к дому: взмокшая, злая и настороженная. Она ползла и шипела на болтающую Злату: Ларе требовалось держать ухо востро.
Ее пугали собачьи стаи, рыщущие по поселку. Пугали редкие прохожие, особенно мужского полу, и особенно сбившиеся в организованные группы.
Пугало, что однажды она, увешанная рядами дешевых бус, а ещё сумками, пакетами и ребенком, просто не выберется из чавкающей хляби, а утянется куда-то к земному ядру, на прощание жадно глотнув холодного воздуха. Так обычно в кино гибнут несчастные люди в страшных трясинных болотах.
По ночам, лежа в темноте, Лариса проклинала тот день, когда она отказалась от планов о столице в пользу замужества с Шлапаком. Любовь к Славику стремительно таяла.
Дочка Злата, ползая по холодному полу, была вечно увешана соплями, как ёлка гирляндами.
Подруги, уже обзаведшиеся потомством и сидящие в своих уютных домах на законных декретных правах, умудрялись даже издалека портить Ларе настроение. Эти подружки стабильно выкладывали в интернет фотографии, будто специально сделанные для того, чтобы разбивать Ларе сердце и напускать в душу отравляющее чувство зависти. Душа Лары чернела так, что темнели глаза и хотелось плакать тяжёлыми чернильными слезами.
Мужья этих подружек, которые хоть и не были так по-мужски очаровательны, как Славик Шлапак в свое время, работали на каких-то своих невероятных работах.
Они приносили домой какие-то свои безумные зарплаты: кто сотню тысяч, а кто и две сотни тысяч рублей. Отдельные кадры зарабатывали еще больше.
“Тридцатитысячнице” Ларисе такие деньжищи казались невероятными. Славик, который теперь продавал запчасти на авторынке, плелся где-то в самом хвосте вереницы мужей-добытчиков. И не просто в хвосте, а даже ближе к неопрятной гузке этого гипотетического мужского строя.
О бизнесе Славик больше не говорил, а Лара не спрашивала. Хотя тайно надеялась, что муж как-то так все организует, что начнет продавать запчасти в павильоне не какого-то ИП Кривицкого, а в своем собственном.
Половину своей смешной зарплаты и деньги от сдачи квартиры муж переводил матери – на кредит. Домой он возвращался поздно вечером, быстро ел их обычный ужин, макароны, и укладывался на диван. Смотрел, подремывая, что-то на мельтешащием экране телевизора. Их телек “ловил” всего два канала и показывал все в зеленом цвете.
Иногда к ним приезжала свекровь. До этого Лара видела ее всего один раз – на собственной свадьбе. Они даже не пообщались тогда толком.
Свекровь, тетя Галя, лишь поцеловала Ларису в лоб, как покойницу, и пожелала не ругаться с мужем, а жить дружно, мирком да ладком.
Сейчас, после более близкого знакомства, свекровь Лару подбешивала: бледная, болезненного вида тетка, которая приезжая в гости, отчего-то шарахалась от внучки и невестки, держалась особняком. Они почти не разговаривали. Свекровь лишь изредка шептала что-то своё про “мирком и ладком” и укоризненно поглядывала на Ларису. Ларе казалось, что Славик жалуется матери на свою семейную жизнь.
Эта тетя Галя, Галина Глебовна, как-то медленно и боком двигалась, вечно мерзла и куталась в Ларисин единственный теплый халат. Ларе было жалко халата и неудобно ютиться втроем на диване. Золотинка отказывалась спать со странной бабушкой, с воем бежала на родительский диван. Всю ночь Лара получала пинки от дочки, та неспокойно спала. Лариса вставала утром разбитая, с помятым лицом, потирала напинанные бока. Свекровь спокойно похрапывала на детской кровати.
В последнее время Галина Глебовна начала говорить о том, что она серьезно больна. Когда-то в пригородной электричке облили ее отравой, от которой подкожные вши заводятся. Крайне заразная и практически неизлечимая вещь.
Галину Глебовну определили на лечение в дурдом по прописке, а муж Славик теперь оплачивал кредит в одиночку. Жить стало ещё тяжелее.
Тяжелое материальное положение, тем не менее, не помешало завести ему женщину. Какую-то мужиковатую тетку, продающую тяжеленные велосипеды и машинные масла. Тетка была выгодной партией – она имела собственное благоустроенное жилье и напрочь глухую мать.
Шлапаки развелись: без драм и слез. Лара вернулась к матери. Мать ее жила в частном доме, но совсем не похожем на ту жуткую дачу. Это был хороший большой дом в два этажа, на самой окраине дома.
Без Славика жить Ларисе стало значительно проще. Золотинка пошла в школу, а сама Лара получила повышение на работе. Ей даже чуть увеличили оклад. В ее голове уже бродили заманчивые мысли о том, как она, поднатужившись, возьмет ипотеку. И купит квартиру в самой Москве. Пусть и совсем крошечную.
Жизнь текла. Лариса на волне подъема дажа сделала попытку устроить личную жизнь.
К тому времени Шлапак уже дважды успел жениться и развестись. Все романы Славика были “служебными” – в жены он выбирал женщин со своего рынка.
Ларина попытка носила мужественное имя и симпатичные усы. Мужчину звали Олег. Он был очень похож на какого-то прибалта. Высокий, блондинистый, с прозрачными сонными глазами и немного заграничными манерами.
К Ларе на свидания он всегда приходил в строгих костюмах светлых тонов: кремовых, голубых. И обязательно в пижонистых галстуках, повязанных широким узлом.
Познакомились они банально – в ресторане, на корпоративном праздновании Нового года. Этот Олег сидел за соседним столом – красивый мужик в белом костюме. Ларе тогда казалось, что он, наверняка, директор или прочий какой важный начальник. Она станцевала с Олегом медленный танец, на прощание они обменялись телефонами.
На первом их свидании выяснилось, что Олег вовсе не начальник, а монтажник в этой их строительной фирме. А такой праздничный наряд заморского курортника – просто его фишка, любит мужик нарядиться.
И хоть он и монтажник, но уже подумывает о своем деле, есть наработки. Забрезжили замужество и Москва.
Они начали встречаться. Ходили в театр и оперу. Ездили на природу. Ларисе снова хотелось пробежаться меж берез, а Олежка чтоб догонял. А она бы бежала, но не очень сильно – Олегу было под пятьдесят.
Лара познакомила его с дочкой. У Олега тоже был ребенок от первого брака, тоже дочь, почти ровесница Золотинки. Они уже даже планировали выйти куда-нибудь все вместе, с детьми, по-семейному.
Через пару месяцев их отношения не сдвинулись с конфетно-букетной части. Кино, цветы, кафе, катания на автомобиле, шашлыки у реки, посиделки на скамейке. Они отчего-то даже ни разу не поцеловались. Ларе это казалось странным. Шлапак вел себя иначе – целоваться с языком полез уже на второй их встрече. Лара это хорошо запомнила, это был ее первый поцелуй в жизни.
Лариса упорно не понимала происходящего. Она даже проконсультировалась у подруг, те тоже дружно Олежека не понимали. Лишь сыпали предположениями – одно неприличнее другого.
Лара даже пошла на решительный шаг, проявила, так сказать, инициативу. Пригласила Олежку в гости. Мать и Золотинка отбыли к родственникам в гости на выходные – идеальные условия для любовного воркование.
Лариса нарядилась в свое лучшее платье: широкое, блестящее, струящееся, с открытой спиной и неожиданным глубоким разрезом вдоль бедра.
Достала туфли, пылящиеся на антресолях еще со времен свадебных торжеств со Шлапаком. От времени они слегка утратили белизну, стали чуть немодными, но зато имели большой каблук. А мое главное – они были единственными приличными Лариными туфлями “на выход”.
Перед заветным днем Лара даже посетила парикмахерскую, ей покрасили волосы в ярко-рыжий цвет.
Чувствуя себя соблазнительной Милен Фармер, Лариса ждала Олега в гости.
Ей всегда страшно нравился клип, где французская певица, кокетливо поглядывая из экрана, игриво стягивает с себя предметы одежды.
Лара и себя видела такой – кокетливой, игриво стягивающей струящееся платье-распашонку, а потом специально купленный на особый случай (например, в больницу или если вдруг поклонник) лифчик цвета фуксии.
Или нет, “фуксию” грамотно оставить напоследок. А пока стянуть с ноги гипюрную подвязку. Никаких подвязок у Лары не было, но ей хотелось это представлять. И остаться перед пускающим тягучую слюну Олегом в “фуксии” и белом каблуке. И призывно ему улыбнуться, сделав глаза туманными. И голову закинуть с рассыпавшимися по плечам рыжими волосами.
Устоять перед такой красотой может лишь слепой мужчина. Олег был вполне себе зрячим и даже очков не носил.
Он пришел с цветами и бутылкой вина. В бежевом костюме-тройке. На их полудеревенской улице он смотрелся, как жених, заявившийся увлекательно “выкупать” невесту, прячущуюся за цветастыми занавесками в избе. Хихикающую и счастливую, подсматривающую, как ее суженый рубит дрова, орет петухом и делает всякие такие подобные задания.
Олежка дров не рубил, петухом не кричал, зато сыпал комплиментами и с удовольствием ел ужин, приготовленный Ларой.
Лара же выразительно поворачивалась к нему выгодной стороной платья, той, что с разрезом. Красиво наклонялась над столом, показывая краешек торчащей “фуксии”, подкладывая Олегу еще грибочков или жаркого.
Олег лопал грибочки и жаркое, но выраженного мужского интереса не проявлял.
Лара томно брала его за свободную от вилки руку. Олежка послушно и легко сжимал Ларину вспотевшую ладонь, но никаких попыток к более тесному контакту не предпринимал.
Лара смотрела на Олеговы розовые ушки, двигающиеся симметрично, в такт жующим челюстям. Чувствовать себя соблазнительной Милен Фармер не получалось. От Олега пахло картохой и жареной мясом. Показывать “фуксию” было как-то неуместно.
Сама себе она напоминала их кошку Софиню, которая в период течки также поворачивалась и кружила возле хозяев. Было немного даже противно чувствовать себя озабоченной Софиней, а не старостной Милен.
Поев, Олежка сыто рыгнул в нарядный галстук и, погладив круглое пузцо, предложил посмотреть отличнейший фильм, который он притащил с собой.
Этот фильм Лара уже видела, он казался ей глупым и сильно затянутым, но решила мнений не высказывать. Возможно, это такой хитрый ход Олега по затягиванию ее на диван.
Они смотрели кино, сидя рядком на краешке дивана. Как два школьника, впервые оказавшихся наедине. Лара топорщила лопатки, красиво двигала шеей, поворачивалась бочком, чтоб был томный взгляд из-под ресниц. Ждала прикосновений. Олег пялился в экран и смеялся над нелепыми выходками героев.
Краснолицый, вспотевший, губы жирно блестят, глаза прячутся в трясущихся от смеха щечках. Бежевые брюки плотно натянуты на толстых ляжках. Молочный поросенок.
Вскоре Олега Лариса из своей жизни изгнала. Она так и не нашла объяснений его мужской пассивности.
Больше попыток устроить личное счастье она не предпринимала.
Живет Лара с мамой и Золотинкой. Усиленно копит деньги. Уж для Златы она решительно настроена организовать московский институт. А там, глядишь, и зацепится ребенок в столице.
Ошибка
