В детстве Клюшкина дважды запятнала свою биографию небольшим воровством. Все свои хищения она проворачивала отчего-то на военную тематику.
В самый первый свой раз Клюшкина сперла настольную игру “Бородино” у сопливого Димы Потапова в детсаду. Дима принес это прекрасное развлечение, и все мальчики, высунув от усердия языки, бились картонными гусарами и гренадерами с утра и до вечера. Потапов, конечно, чувствовал себя в тот день принцем крови: только он решал – кто будет играть, а кто и обойдется.
Клюшкину к игре не подпускали по гендерному признаку. Мальчики говорили ей: ты девочка, Клюшкина! Иди вон в семью играй!
И продолжали палить из картонных мушкетов.
Играть “в семью” было муторно. Эта семья требовала от своего члена слишком многого. Мать семейства, Олька Кошкина, таскала по группе за руки своих “детей” – картавых двойняшек Васюковых. Васюковы, как и положено детям, волочились за Олькой вприсядку и картавили сильнее обычного. Олька увещевала их или, время от времени, отвешивала подзатыльников.
Клюшкиной вся эта возня не нравилась. Играть “в семью” можно было только при условии, что ты, допустим, собака. Или вот, к примеру, папа этого картавого семейства. Быть собакой Шариком было легко – нужно на четвереньках скакать по группе с дурным видом и не нести никакой ответственности ни за что. Быть папой – примерно то же самое, что и с Шариком, но скакать надо было с более серьезным лицом.
Если ты – глава семьи, то к тебе периодически подходит еще Олька и строго требует:
– Владимир, купи детям хотя бы хлеба.
Вот и вся игра.
Поэтому Клюшкиной, конечно, хотелось играть в “Бородино”. Картонные фигуры тянули ее магнитом, а невозможность обладания создавала страдания.
И тогда она замыслила простенький план преступления: спереть эту заветную коробку с пушкам, гренадерами и мушкетами из кабинки Потапова. Спрятать с глаз долой. Вот только Потапов чуть уснет на своей раскладушке – так сразу и спереть.
И Клюшкина, выждав пока все улягутся, прокралась к кабинке товарища. Среди колготок и резиновых сапог она отрыла вожделенную коробку с “Бородино”. И быстро перепрятал ее в свою кабинку. Сердце Клюшкиной быстро и громко билось. Радость от получения желаемого его буквально затопила.
И Клюшкина предвкушала. Вот она окажется в благословенном одиночестве. И останется с гусарами и редутами один на один. И наиграется так, что больше и не захочется.
…После сончаса Потапов орал так, будто его покусали осы. Он ронял тяжелые мужские в гороховую кашу и громко выл. Переживал потерю.
А Клюшкина делала вид, что все это ее никак не касается: нарочито громко смеялась, посвистывала, качала ногой и делала прочий непринужденный вид.
Но уединения с гусарами не вышло. Мама Клюшкиной коробку нашла и захотела пояснений. И принудила Клюшкину “Бородино” вернуть законному владельцу. С извинениями и раскаянием. Клюшкина, конечно, извинилась. И нехотя отдала коробку Потапову. Потапов ей в этот момент казался неприятным, как жаба. И его, сопливого, было совсем-совсем не жаль. А себя – наоборот. И Клюшкина горько плакала – до икоты. На следующий день ей подарили мозаику.
Поэтому гештальт по военнослужащим Клюшкиной пришлось закрывать чуть позже – в школьные годы.
С подругой Ритой они однажды пошли за подарком. Риткин младший брат, Петя, праздновал день рождения. И вот Ритка, как любящая сестра, решила прикупить ему прекрасных оловянных воинов. Петя по ним тогда убивался.
В магазине солдатов выдавали в руки покупателю – присмотреться. Покупатель оловянное изделие крутил и вертел, оценивал, так сказать, товарный вид. Если воин был годным, то его брали за деньги к себе домой. Продавец, вздыхая, Ритке выдала уже и партизана, и танкиста, и тачанку с конями, и казака с плеткой, и солдата с автоматом, идущего в наступление, и даже ратника с топором. Ритка игрушки осматривала очень придирчиво – она была капризным покупателем.
Революционного матроса подружка сразу забраковала и отдала его Клюшкиной:
– На вот, – сказала Ритка, – полюбуйся-ка на этого уродца. На физрука нашего смахивает.
Матрос оказался восхитительным – с пышными усами, весь обмотанный пулеметной лентой и с наганом в руке. Очень хороший матрос.
И его можно было купить. Но денег не было. А еще можно было легко опустить себе в карман. А тетка-продавец, сующая Ритке очередную оловянную конармию, этого бы наверняка даже не заметила. Но было страшно, что все же вдруг она заметит. И тогда конец. Но и матрос был так близко. И пулеметные ленты на нем сводили с ума.
И Клюшкина боролась с собой изо всех сил – краснела, бледнела, заламывала дрожащие руки. Матрос этот был, стоит отметить, очень бравого вида. Он будто бы даже торопил ее с решением: бери меня, дорогая Клюшкина. Просто бери и неси домой. Будем товарищами.
И она решилась – сунула изделие в карман. И изобразила непринужденный вид. И пошла гулять по магазину, рассматривать ассортимент: тазы, пестрые халаты и блестящие калоши. Глаза Клюшкина делала максимально честными и наивными.
Ритка выбрала наконец подарок для Пети. И они вышли из этого магазина. Клюшкина – на деревянных ногах. Щеки ее были красными и горячими. А руки – ледяными. Ей казалось, что сейчас их нагонит продавец, дернет ее за плечо и засвистит в какой-нибудь свисток: караул, жулики средь бела дня! И тогда ее выпрут из октябрят на веки вечные. И из родного дома тоже, скорее всего, выпрут. И это страшный позор вообще-то – воровать в магазинах. По таким людям рыдает тюрьма. А в старые времена таким, как вот она, Клюшкина, даже обрубали конечности. И думать об этом было невыносимо.
Они брели по улице. Ритка рассказывала о соседке с третьего этажа – главбухше с пивзавода. Эта соседка, говорила Ритка, знает какие-то страшные привороты. И иногда она ходит ночами, и под двери подкидывает всем соль, землю, булавки и иголки. И вот Риткина мама очень часто находит такое у себя под дверью. Находит – и тащит иголки и булавки назад, этой соседке с третьего. После этого грязного дела, подчеркивала Ритка, самое главное – руки хорошо промыть. Проточной водой. Чтобы сглазы и порчи не привязывались.
Но Клюшкина слушала про главбухшу поверхностно – матрос жег ей бедро. Радости от обретения уже не было, а были только стыд и страх. И матрос этот не казался больше красивым – он и правда имел вид довольно придурковатый, как у физрука.
У своего дома Клюшкина краденого этого матроса выбросила в пыльную полынь. Выбросила быстро, незаметно. И тщательно вымыла руки в луже. Вздохнула с большим облегчением.
И более никогда и ничего она уже не воровала. Просто не хотелось.
Ошибка
