Жизнь крестьянок на Руси была тяжела и полна лишений. Но особенно туго приходилось тем женщинам, которые попадали в категорию “старых дев”. Эту “касту презираемых” селяне боялись и унижали. Пополнить ряды “старых дев” было довольно просто. Достаточно было лишь к двадцати годам не обзавестись мужем. После двадцать лет шанс на брак стремительно таял. К двадцати пяти такая девушка становилась признанной “старой девой”.
Для того, чтобы дочь не стала такой девой, крестьянин стремился выдать ее замуж как можно раньше. Невестам того периода было в общей массе от двенадцати до пятнадцати лет. На восемнадцатилетнюю девушку сваты уже посматривали с подозрением – “старовата”.
Считалось, что именно совсем юная жена будет покладиста и услужлива с мужем. Выгодно раннее замужество было и родителям невесты: одним ртом меньше.
Как правило, сложности с замужеством возникали у девушек совсем непривлекательных внешне или у страдающих какими-либо болезнями. По сути, такие девушки были обречены.
Незамужним крестьянкам придумывались всевозможные обидные прозвища. Например, их называли “вековухами” – век вековать в одиночестве.
Или еще более уничижительно – “седая макушка”. Дело в том, что незамужним женщинам было запрещено покрывать голову. Носили платки или другие головные уборы только женщины замужние. С появлением седины женщина становилась еще и “седой макушкой”.
Было и уж совсем странное определение – “непетое волосьё”. Откуда взялось это “волосьё”? Невесте перед свадьбой голову покрывали платком. Этот плат означал, что отныне женщина принадлежит мужу, быстрое девичество ее закончилось. Платок принадлежал замужней женщине. Подруги невесты пели при этом “оплатковывании” специальные песни. Жалобные и очень грустные песни. Юной будущей “бабе” предстояло получать “учения” мужа и вкушать прочие прелести патриархальной семейной жизни.
“Вековухам” головы не покрывали и грустных песен, следовательно, не пели.
К женщинам без мужей крестьянский социум вообще был очень жесток.
Такие женщины в дальнейшем оказывались в полной социальной изоляции.
Их не принимали в рядах молодежи. Старая! О чем с ней, старухой, общаться? На девичьи посиделки вход “вековухе” был закрыт – там заправляли подростки. Юные крестьянки “старых дев” и сами сторонились. Опасались “заразиться” от угрюмых простоволосых теток одиночеством и остаться без мужика. Да и самой взрослой женщине вряд ли были интересны молодежные игрища.
Не принимали “старую деву” и замужние женщины. и это было особенно жестоко. Бывшие подруги смотрели на нее с презрением: “старая дева” не жила с мужчиной, не рожала, не воспитывала детей. Что может она знать о жизни?
Так “седые макушки” становились изгоями, “второсортными” женщинами.
Их и внешне выделяли. Точнее, стремились сделать максимально незаметными.
“Старые девы” не могли пользоваться украшениями. Украшать себя можно молодым девкам, которые ищут жениха. “Вековухам” муж уже не грозит, потому и украшать себя не позволялось – неприлично.
Несчастная безмужняя женщина и одеться не могла “по-бабьи”, в соответствии со своим возрастом. До смерти она должна была носить девичью одежду – сарафаны и рубахи. Но не ярких расцветок, а темных. Не фасонить, а маячить тенью в бесформенных балахонах.
До смерти родителей старая дева жила с ними вместе. Жить одна женщина тогда не могла – она не осилила бы вести тяжелый быт в одиночку. Помимо этого, одиночка подверглась бы дополнительным гонениям – ее обвинили б в порочащих связях с мужским полом.
Поэтому “вековуха” шла в семью старшего брата – жила там приживалкой, была пожизненной бесплатной прислугой.
Иногда, если женщина была сильной воли и характера, то она могла возглавить хозяйство брата. Но это было исключением. Чаще всего была на положении никем не уважаемой прислужницы, получающей тычков и пинков от любого члена семейства. Делала такая родственница в доме всю тяжелую и грязную работу – убирала в хлеву, работала в поле. Бездетная приживалка занималась и взращиванием многочисленных племянников. В благодарность она могла получить только одно: попрекание куском хлеба.
Но и этого было мало. Несчастной “вековухе” запрещено было печь хлеб, готовить угощение на свадебный пир, танцевать, петь, посещать народные гуляния. Их не подпускали к родам, боялись получить порчу.
Не удивительно, что всеми гонимые “старые девы” платили отвергающему их обществу той же монетой.
Зачастую были они женщинами озлобленными, закрытыми, молчаливыми и забитыми. Не даром появилось: ничего нет злей осенней мухи и девки вековухи.
За это их обвиняли еще и в колдовстве, подозревали в порочной связи с нечистью, в наведении сглазов и порчи. Надевали на женщин и специальный пояс, сшитый из рясы попа – так защищались от колдовских сил “вековухи”.
Отголоски той жестокой морали можно услышать в какой-то мере и сейчас. Пусть истинно “старых дев” сейчас, наверное, найти довольно сложно, но к женщинам незамужним, отношение в глухих селах и деревнях зачастую замешано на жалости и даже презрении: “что-то с ней не так”.
