Кошелем, стоит отметить, довольно тощим, явно не из кожи элитных сортов.
Даже злобно, как вот другие мужики, процедить“я банкомат для бабы своей” он не смел. Какой там он банкомат? Средней паршивости кошелечек. Из которого дензнаки тянут все: жена и дети, банк, чиновники и просто какие-то бандиты из капремонта.
Была и еще одна статья затрат – родичи супруги. Они тоже тянули из Вовиных закромов.
Как, наверное, повезло в жизни тем мужикам, у которых жены безродные девушки.
Или же очень предусмотрительные девушки – с родственниками своими отношений не поддерживают принципиально: прилепились к мужу, как нормальные бабы, и про мамок-дядек забыли.
Отсутствие чужих родственников – подарок. Не нужно натужно поддерживать с ними отношений, общаться с ничем не примечательными людьми, помнить кто там кем приходится.
Но главное – не надо помогать им, брать на себя чужие проблемы, тащить на себе посторонних людей.
Вове, к сожалению, такого подарка судьбина-злодейка не сделала.
У жены его Оли родственники, идтить их колотить, имелись и в достаточном количестве.
И эти родственники какой-то возмутительно хитрой методой взяли в оборот Вовины финансы.
Это было и странно, и стыдно, и возмутительно. Но факт оставался фактом.
Произошло сие как-то незаметно для самого Вовы. Очнулся он лишь тогда, когда приличная часть лично им заработанного уже шла на поддержание жизнедеятельности Олиной кровной родни: тетки ее, сестры с потомством, брата-алкоголика.
Сама Оля никогда не работала – занималась материнством. Пестовала сына и дочурку. Дети у них были “несадовские”. При виде дошкольного казенного учреждения сразу покрывались струпом, температурили и на маму в панике взбирались. Не хотели казенщины сызмальства и комковатой каши – домашние детки, что вы хотите.
Потом в школу пошли. Опять струп и температурки. А Оля не дура здоровые желудки и нервную систему ребят на работу менять. Встречает детей домашними обедами, уроки делает, поддерживает здоровый климат в семье.
Олино домохозяйство Вова одобрял.
Зарплату ей выдавал всю и сразу в день получения.
А ему самому и не надо денег при себе зажимать: на проезд и сигареты жена выдавала без напоминаний.
А Оля уж сама там дальше рулила семейным бюджетом: на коммуналку, на ипотеку, на продукты, на одежду немудреную, на броши себе и педикюр.
На кучки прямо деньги раскладывала.
Отдельная кучка – на деревенских родственников.
Последняя эта кучка необходимых трат Вову внутренне очень возмущала, но ликвидировать он ее не решался: с Олей тогда напряженности, разлад в семье.
Но и смотреть на стопку купюр “на деревню” он спокойно не мог. Денег в семье было и так негусто. Дети вон моря ни разу не видели. Сам он самое дешевое курит. Рита колготки по третьему разу зашивает. Но кучку откладывает – жалеет бедных родственников: “Тетка Рита мне маму заменила!”.
Тетка Рита шла как бы в комплекте с Олей. Женимся на Оле – получаем тетку Риту в придачу.
Матери и отца Ольги в живых давно не было.
Но тетка Рита была бодра, свежа лицом и помирать в ближайшее время наверняка не имела намерения.
Тетка, хоть и была женщина совсем не старая – всего-то пятьдесят ей стукнуло недавно – финансовых средств к жизни практически не имела.
Жила тетка Рита в деревне. Работы там, конечно, с гулькин нос. Все деревенские, кто хочет зарплату, на электричках уныло тряслись в райцентр трудиться.
Тетка Рита трудоустраиваться в райцентр не могла по одной простой причине – у нее имелся сын Васька.
И этот Васька отрубал для матери все возможности заработка.
Василий был молодым, но вполне состоявшимся алкоголиком. К своим двадцати пяти он имел печень пятидесятилетнего пьющего ханурика и выразительную походку на полусогнутых.
Профессионально пить Василий начал с седьмого класса школы. И достиг определенных высот в этом деле – давно хмелел с одной рюмки самогона.
В подпитии был дерзок, но страшно гостеприимен. Тащил в родную хату, которую делил с маменькой, всех товарищей и всех товарищей товарищей. Эти господа в жилище Василия и матери его совсем не стеснялись, вели себя как дома, раскованно: дрались или танцевали. Иногда гоняли с воплями кур по огороду. Искали в подполе закрутки. Под настроение устраивали коллективные физиологические непристойности. Орали чайками. Однажды даже телевизор тети Риты, рябовато показывающий целых два канала, выбросили в окно. На прощание гости по доброй традиции всегда немного избивали Василия. Василий обычно после ухода друзей лежал поверженный и нуждался в помощи неравнодушных людей.
Вы бы вот сами при таком Василии решились на отлучку в райцентр ради проклятых деньжат? Вот и тетка Рита не решалась: материнское ее сердце чуяло нехорошее. Да и дом было жаль: выноси потом матерящихся господ, отмывай загаженное пространство, Василию компресс накладывай.
Рита, конечно, когда-то пыталась подработать. Однажды даже немного занималась местным бизнесом: гнала самогон. Но проект был неудачен: после первой же гонки к тетке Рите нагрянули соседки. Обещали спалить дом, если она не прекратит спаивать их мужиков. Тетя Рита боялась пожаров, да и прятать брагу от Василия было затруднительно. Поэтому с бизнесом завязала.
Жила Рита с огорода. И с финансирования племянницы Ольгуши. Это в основном – с финансирования.
Сын Василий трудовой книжки никогда не имел. Изредка бродил по соседям, делал всякую полезную работу – кому дрова колоть, кому картошку копать, кому кабанчика завалить. Расплачивались с Васей всегда самогоном.
Тетка Рита на этом трагическом основании была вписана отдельной статьей расхода в семейной бюджет Вовы.
Родственница отчаянно нуждалась в небольшом, но стабильном денежном вспомоществовании.
На семена.
На валенки.
На уголь.
Васе на тапки в больницу (потребил некачественной сивухи).
На отраву для гусениц, которые сожрали всю капусту.
Васе на лечение, когда его чуть не забили до смерти лучшие друзья.
Немного на еду – Вася с тетей Ритой скудно питаются, у обоих анемия и голодные глаза.
Немного на теплую одежду им.
Чуток на подарки к Новому году или к Дню народного единства.
Кучку “на деревню” Рита всегда делала с печальным лицом. В глазах- вселенская скорбь, желание спасти мир, обогреть его, весть мир, углем и подкормить фруктами.
Если Вова слабо хрюкал “а не много ли нонче, Олюнь?”, то были обида и слезы. Жена тогда сначала еле слышно хлюпала носом по углам, а потом, не получив от Вовы никаких утешений, переходила к быстрому скандалу.
Припоминала мужу его старую бабушку, к которой она, Оля, таскалась в больницу целый месяц. С бульонами и чистыми бабушкиными трусами. До самой ее смерти, Вовчик, таскалась, до самого ее последнего вздоха! И детей тебе рожала вон. Порвалась вся. А тебе несчастных бумажек жаль для меня. Фу, говорит, таким жестокосердным быть.
Вове становилось немного тошно и грустно. Было жаль бабушку. И Олю тоже. Аккуратная стопка рублей продолжала расти: на отраву, на валенки, на борьбу с анемией.
А вы бы устояли?
Тетка Рита звонит: голос надтреснутый, тихий и больной. Говорит из последних силенок. О хворях своих рассказывает, о том, что неделю уж с Васятой одним геркулесом давятся. Самый дешевый, говорит, геркулес беру. Тот, что богатые люди за комбикорм держат. Геркулеса чуток поклюем, водицей сырой запьем и кашляем, и сознание по углам теряем.
А в голодных снах колбасу видим. Ели бы ее и ели.
И так уж десять лет.
С теткой Ритой и вечным недорослем ее Васей Вова даже как-то смирился почти, привычка – страшная вещь.
Но ситуация стала ухудшаться.
Появились новые претенденты на жидкую Вовину зарплату: Олина сестра Светка переживала семейную драму и ей требовалась (“временно, Вовчик, временно!”) своя отдельная “кучка”.
Драма была стара, как мир. Светкин муж, лиходей Олежка, заехал за кражу со взломом. Заехал года на три. А у Светки дети. Трое детей.
Вы пробовали без кормильца жить многодетной матерью? Вот и Светка не хочет пробовать.
Глаза Светка все свои выплакала. Похудела на восемь кило. И Олежу проклинает, и любит его, конечно, семья ведь у них.
Лиходей-то ее с кредитом оставил и без денежных средств. А ребята, все трое, питания хором просят. А из питания – только скудный запас геркулеса.
Младший ребеночек на груди у Светки висит сутками, орет бедняжка. Много ли там на геркулесе Светка ему даст? Не много, поверьте.
Старшие ребята приворовывать уже по мелочи в детсаду начали: “на хлебушек, маменька”.
И сама она, Светка, готова к чудовищному: детей по интернатам растолкать, а самой выбора мало остается: или в киосках папиросы продавать, или продажную любовь даже начать рассматривать.
А это чревато, продажная-то любовь.
Олежа придет, башку Светке снесет. Он ведь на прощание примерно так и выразил свою мысль: блюди себя в чистоте.
Про голод и слушать не станет.
Он у нее такой, мужественный и решительный очень, слово с делом не расходятся у мужчины.
Поэтому требуется кучка “на Свету и троих ее детей”.
“На благое, Вова!”
У тебя, говорит Оля, сестер и братьев нет. Ты не знаешь, что это такое – сестринская любовь. Вырос, говорит, как эгоист потому что. Развод, говорит, если Свете помогать не будешь.
А Вова не хочет новых кучек. Но и развода боится.
И бабушку жена Вовину досматривала…
И подарила двоих прекрасных детей…
Но кучку “на Свету” не хочется: курить ему тогда останется только бамбук и на работу пехом нестись.
Мучается Владимир. И семью сохранить хочет, и денег ему жаль.
