У Оли была большая обида на родителей. Эту обиду она несла в себе почти с рождения. Буйным цветом это противное чувство расцвело в десять Олиных лет. Именно тогда родители развелись.
Оля осталась жить с матерью.
Обида жила в ее сердце не одна, а по соседству с щемящим ощущением постоянной вины. Обида и вина. Раньше к ним примешивался еще и страх, но сейчас, на пороге тридцатилетия, Оля его почти не чувствовала.
Мать Оли, Нонна Васильевна, была женщиной тяжелой судьбы. Игорь, будучи законным супругом Нонны, выпивал из нее по сто грамм крови ежедневно. Такой вот был кровосос и гад.
Кровосос, гад, но еще и редкий красавец. Тетки от Игоря млели практически поголовно.
С самого начала семейной жизни муж Нонне изменял. Изменял нагло, не таясь, практически на невыплаканных Нонниных глазах.
Общественное мнение эти измены как-то даже поощряло: Нонна была внешности посредственной. А на фоне красивого мужа и вовсе была серой мышью. Неудивительно, что от такой мужик бегает. Так часто бывает: красивый мужчина и при нем мышь.
Будучи на эмоциях, Игорь мог и драку учинить. Стыдную драку с женой: с тасканием ее за волосы, с обоюдно расцарапанными физиономиями и подбитыми глазами.
Оля бежала защищать маму – прилетало и ей.
Нонна Васильевна была учителем. Работала со старшими школьниками. Они у нее, к слову, по стенке ходили и пикнуть не смели – такая строгая педагог была Нонна Васильевна. Даже какая-то остервенелая. Жесткая. Дети ее боялись, родители бестолково жаловались в инстанции, коллеги уважали.
Оля смотрела на маму, в очередной раз покинувшую поле сражения: с текущими по красному лицу слезами, в разодранной на груди ночнушке. Всклокоченную, воющую. И не верила, что эта та же самая женщина, которая в школе держит в ежовых рукавицах девятиклассников и являет собой образец принципиальности и нравственности.
В доме у них всегда было беспокойно и шумно. Как в грустном цирке.
Если родители не орали, не били посуды и друг друга, то бросались яростно воспитывать дочь. Об Оле в эти моменты всегда говорили так, будто самой ее не было рядом:
– Твоя дочь толстая! Печенье мешками точит. Будет до пенсии при тебе на печи сидеть, никто ее, коровишну, замуж не возьмет. У тебя-то хоть фигура была!
– Твой ребенок – твоя поганая копия. Такой же свинтус уродился. Моется редко – в душ пинками девку загоняю! У нее беспорядок в шкафу и портфеле. Развела там жутчайшую сифилитию – прикоснуться противно! Вырастет – будет беспорядок и в связях. Как у тебя. Вся в папочку пошла.
– Придется из школы уходить! Сниматься с насиженного, так сказать, места. Надоело позориться! Мне ежедневно (каждый день, Игорь!) жалуются на твою дочь. Безынициативная. Ленивая. Несобранная. Сидит и жрет на уроках печенье. Ничего ей больше не интересно. Тебе вот только бабы интересны чужие, а ей пожрать интересно. Недалеко от яблони яблоко укатилось!
– Знаешь какое прозвище у твоей дочери в классе?! Сопля! Ее все зовут так и зовут – Сопля. А знаешь за что?! Она все время в насморке с ног до макушки. А все почему? Потому что ребенок растет в нервной и нездоровой атмосфере. Психосоматика! Потому что папа у ребенка кобель!
Наоравшись и помирившись, родители обсуждали между собой каких-то неведомых детей своих коллег, которые были всевозможными стипендиатами, лауреатами и дипломантами. А их Оля вот не была.
Она была совсем ничем не примечательная девочка. Училась на твердые тройки. Не пела в хоре, не танцевала бальных танцев, не играла на гармони. Обычный ребенок: подружки, сладости и поскакать.
Оля понимала, что она и правда не красавица – в маму пошла. Приземистая, кругленькая. И учеба ей не особо интересна. Любить ее и правда не за что. Любят других девочек. Красивых, рукастых, домовитых, с большими и пронзительными глазами. В очках. И книгой в руке.
Так и жили.
Мать устраивала плац на работе и скандалы дома. Отец куда-то вечно ускользал – искал разнообразных приключений на стороне. Оля переживала свое несовершенство. Страстно хотелось быть хорошей – даже за учебу взялась.
Потом отец полюбил какую-то вертихвостку и ушел жить к ней. Уехал на другой конец города.
Разводились родители шумно.
Так же шумно, как жили до этого. Делили вилки и ложки. Делили обои на стенах и кота. Дрались за каждый предмет утвари.
За Олю не дрались.
Папа Игорь не мог притащить десятилетнюю девочку в свою новую семью – с вертихвосткой и ее двумя детьми.
Но мама и сама не отдала бы Олю. Еще чего – разврат ребенок смотреть там будет и на чужую тетю батрачить.
Сначала Оля ужасно страдала. Дома было теперь гораздо тише, но совсем-совсем пусто.
Ей казалось чудовищной ситуация, когда папа, пусть и всегда сердитый, и как будто отсутствующий, живет не с ними, а у другой женщины, с ее противными детьми.
Она представляла себе своего папу, который теперь завтракает с детьми вертихвостки. Ругает их за трояки. Орет на них за съеденное печенье и торчащее пузо. И при этом водит их в кино, учит плавать, хохочет с ними под настроение. Будто он ее, Олю, променял на этих других детей. Будто они лучше ее. Но, быть может, и правда лучше.
Сначала отец приезжал каждую субботу. Забирал Олю из школы и вез к своей маме, Олиной бабушке. С гордым и непримиримым лицом.
Там папа с бабушкой все время говорили про Олину маму. И про то, что Оля выглядит совсем запущенным ребенком: еще больше поправилась и носит застиранные майки. Спрашивали, дома ли мать по вечерам, не водит ли мужчин в гости, не тратит ли много денег на наряды для себя.
Оля в это время смотрела телевизор, изображала тугоухость.
И мечтала, чтобы папа и бабушка перестали про “стерву Нонну”, а в тишине посмотрели с ней фильм. Или поговорили бы с ней о ее подружках, о смешном коте или еще о чем-нибудь. Главное, чтобы не про мать.
Бабушка любила повспоминать прошлое: как она отговаривала сына Игорька от женитьбы на истеричке Нонне, как эта Нонна бегала за Игорем, как в итоге привязала его к себе ребенком. Вспоминала, как Олина мама выходила замуж с одними драными колготами, а Игорь ее одел и обул. А она вон что.
Особенно горячо обсуждали развод. Как подло и мелко вела себя Нонна, впившись в дачу, на которой палец о палец не ударила.
Оле бабушка на прощание говорила: “ты мать свою, Оля, не слушай. Она у тебя женщина очень неумная. Дурная баба она у тебя. Мужика вот нормального упустила и с тебя при такой родительнице толку не будет. Папу вот не забывай. Мама кого притащит – выживай его, приживала этого, из дома. Гони в шею! Папку родного никто не заменит”.
Олю тогда разрывали противоречивые чувства. С одной стороны, она любила и отца, и бабушку. Хотелось, чтобы они обнимали, любили ее. С другой стороны, было жалко мать, про которую говорят всякие плохие слова.
Оля домой приходила – и глаза прятала. Было стыдно – будто предавала маму по субботам.
Но вскоре эти встречи с отцом начали случаться все реже, а потом и вовсе закончились. Отцова вертихвостка родила еще ребенка, мальчика Илюшу. Этому новому ребенку нужен был отец, а вертихвостке помощь.
К окончанию школы отец звонил Оле один раз – поздравить ее с днем рождения. Иногда забывал и не звонил. Это было больно. Звонил через неделю или две после праздника, быстро бормотал поздравления. Потом разговор затухал. Отец тяжко вздыхал в трубку. Было ясно, что разговором он тяготится. Потом родитель пропадал опять на год – до следующего дня рождения.
Перед поступлением в техникум Оля поехала к папе в гости. В тайне от матери. С чувством вины и стыда. С надеждой на что-то. На что? Хотелось, например, чтобы отец увидел, как она выросла. Как похорошела. Может, он увидит это – дочь теперь вполне симпатичная и неглупая девушка – и захочет с ней быть ближе. Они начнут как-то общаться, как-то все образуется.
Но получилось очень неудобно. Жена отца оказалась нервной женщиной, похожей на Олину маму. Даже внешне похожей. Она молча пропустила Олю в коридор и ушла куда-то, громко хлопнув дверью напоследок.
Видимо, отношения и в этой семьи у родителя не ладились. Выглядел он уже не орлом. И лицо у него было виноватое, когда вертихвостка убегала. Оле было горько – чего ради он от них ушел?
Отец прерывисто и без интереса поспрашивал Олю про учебу и дальнейшие планы на жизнь. Оля рассказывала про то, что решила стать ветеринаром. Отец покивал головой и ушел курить на балкон. Оля сидела на кухне, осматривалась. Посуды почти нет – небось, и с вертихвосткой ее. посуду эту, периодически бьют.
Сводный брат Илюша как-то хитро подкрался к Оле сзади с металлическим грузовиком в руках. И треснул им Олю по затылку. От боли и неожиданности Оля взвизгнула. Навернулись слезы. Хотелось хлестнуть этого Илюшу в ответ, но она лишь выдавила улыбку. Боялась, что он поднимет вой и Олю попросят покинуть жилище.
Но покинуть и так попросили. Отец пришел с балкона каким-то приободренным, довольным. Сообщил, что ему срочно надо ехать. Оля ушла. На прощание отец едва пожал ей руку.
Щеки у Оли горели, было стыдно. И очевидно, что отцу она не нужна. А она поперлась, дурища.
Но она еще какое-то время трепыхалась – поздравляла родителя с 23 февраля и Новым годом, отправляла ему по почте подарки и фотографии. Иногда и просто звонила. Папа все время был занят, быстро прощался, нервно посмеивался в трубку. На заднем фоне у него всегда шли какие-то разборки. Вертихвостка кричала что-то про ощипанного кобеля. После этих разговоров Оле было тошно. Бросил, предал, не нужна. Душила обида.
С мамой у Оли отношения были тоже не очень.
Никаких мужчин, вопреки опасениям бабушки, она в дом не водила. Более того, после ухода отца мать будто чуть помешалась. Любая тема, от погоды до допустимой для Оли длины юбки, непременно сводилась к нему – подлому мужу и отцу.
Мать рыдала. Ругалась. Говорила, что все-все мужики – это козлы или даже что похуже. Заклинала Олю когда-либо выходить замуж. Называла Олю сиротиной. Прижимала к себе, поливала горючими слезами.
Проклинала Игоря и вертихвостку. Ходила к бабкам – делала какие-то отвороты. Ушла в свои страдания с головой.
Вспоминала то, как Игорь, будучи женихом, ее любил. Ведь любил же!
При этом мать умудрялась следить за подрастающей Олей тщательно: никаких гулянок, никаких парней. Сам факт наличия мальчика где-то поблизости с Олей был греховен: у них одно на уме, а у тебя наследственность дурная – отец-кобель в анамнезе.
Подруги у мамы, какие и были, разбежались – не выдержали ее бесконечных стенаний по ушедшему Игорю.
Осталась одна Оля. И работа. На них она обрушилась удушливо.
За минимальное опоздание домой из школы следовало наказание: недельное молчание. За плохие оценки – подзатыльники. За непослушание – ремень и крики до потолка. Оля уворачивалась от шлепков, злилась, про себя называла маму дурой неумной и всякими другими словами. Потом было стыдно. Хотелось расцеловать маме руки и тщательно вымыть пол.
Когда мать узнала, что Оля ездила к отцу, так и вовсе заявила, что прямо вот сейчас покончит жизнь самоубийством. Мать набирала горсти таблеток, Оля на коленях молила о прощении. Мать говорила, что жизнь загубила из-за Оли – замуж не идет, в одиночестве стухнет. А она, Оля, неблагодарная предательница – к чужому и равнодушному мужику тайно поехала. Небось, на мать ему жаловалась?!
Единственная отрада тогда – подружка Олеська. Олеська была изгоем в классе. У нее были сильно пьющие родители. Они никогда не сдавали деньги на всевозможные классные нужды. Плохо кормили и одевали Олеську. Подругу не любили ни учителя, ни одноклассники. Брезговали ей: пахла Олеська нехорошо. Зато Оля к ней тянулась. Олеська, несмотря на все тяготы жизни, была человеком веселым и добрым. Они сбились с Олей в мелкую стайку. Давали отпор обидчикам, поддерживали друг друга. С прочими одноклассниками общения у Оли не получалось. С ними она чувствовала какую-то свою второсортность, неумность, унылость. И еще больше зажималась.
В техникум они с Олеськой двинулись вместе. Учеба, соседний городишко, новые знакомства как-то приглушили Олины мысли и метания. Как-то сняли острую эту обиду на родителей.
Мать, конечно, звонила ежедневно, справлялась о здоровье и досуге. Свистящим шепотом просила не терять головы. Не прыгать с первым попавшимся парнем в постель. Умоляла не привозить пуза. Не позорить ее. Хватит и отца-кобеля, который делал это всю жизнь. Не пузо возил, конечно, а позорил ее, Нонну.
Оля слушала увещевания. Но не с чувством вины, как обычно. А даже чуть улыбаясь: никаких парней на ее горизонте не мелькало. Никто с ней не знакомился, никто не пытался сбить ее с чистого и широкого жизненного пути.
Оле твердо знала, что никто ее не полюбит. Любить было особо не за что: внешность невзрачная, общаться путем не умеет – теряется, краснеет. Не понимает их юмора. Не слушает музыку, которую слушают ее сверстники. Не разбирается ни в чем, за исключением чумки у собак.
На каникулы Оля ездила к матери – всегда с тяжелым сердцем, всегда с большой неохотой. Тряслась в плацкарте и мысленно прокручивала всякие оправдательные варианты ответов на каверзные вопросы матери. То, что эти вопросы будут – Оля и не сомневалась.
Олеська через год учебу бросила, вышла замуж за деревенского парня и уехала с ним в далекое село.
А Оля закончила техникум и неожиданно вышла замуж за Олеськиного брата Петю.
Петя был единственным мужчиной, обратившим внимание на Олю.
Они знали друг друга с детства. Петя тогда был дворовым хулиганом.
Комплименты Пети были стыдными – пошловатыми, с матерком. Но и отчего-то приятными, волнующими. Он обнимал Олю без всяких церемоний – дома ли, на улице ли. Просто хватал даже, а не обнимал. Это тоже было стыдно, но и странным образом нравилось ей.
Поженились через пару месяцев после этих гулек – Оля оказалась беременна.
Мать приняла Петю в штыки – за бича дочь собралась, за сына пропойцев. Даже не общалась с Олей долго. И на свадьбу не пришла. И сказала, что Оля в гроб ее загоняет с самого рождения. Оля и папаша ее.
Отец тоже не явился. Но он и не знал про свадьбу. Вертихвостка выперла Игоря из дома – где он жил сейчас никто не знал.
У Оли с Петей родился сын Ванюша. Сын был для Оли таким любимым, что у нее замирало сердце. Петя тоже любил сына. И даже обещал завязать с выпивкой. Пил он только по субботам, но зато так, что себя потом не помнил. Они ругались, Оля била посуду и немного царапала Пете нос. Муж чуток прикладывал ее по печени.
На следующий день Петя клятвенно заверял, что бросит все это безобразие со дня на день. Оля верила. Когда муж не пил, он был вполне заботливым и добрым человеком. Не изменял.
А вот мать Оли к Ванюше была прохладна: от осины апельсинов не бывает.
У нее всегда были наготове примеры каких-то других детей, других семей. Таких, где никто не пьет, не дерется, много зарабатывает, покупает недвижимость, ходит в мехах и парче. Где дети читают чуть не с рождения. Оля не дотягивала до этого высокого парчового уровня. Была неудачной. Бракованной.
Обижалась, дистанцировалась, но прерывать общение с родительницей не хотела. Маму Оля любит и очень жалеет. Навещает каждую субботу.
Чувствует при этом много вины – мать живет одна, а она, Оля, с семьей. Матери не с кем словом перекинуться, никто ее не обнимает, а у Оли есть Петя и сын. Она, мать, и замуж не пошла, берегла покой дочери. Сидит теперь в одиночестве – даже света дома не включает по вечерам.
