Причина для горьких переживаний была уважительная – свекровь взяла да и плюнула невестке Вере в доверчивую душу. И Вера с той поры так и ходит с плевком во внутреннем своем мире.
Представьте себе на минутку человека, который три года с плевком на пальто ходит. И противно, и брезгливо, и оскорбительно ему, этому оплеванному гражданину.
Вот и Веруше так же, но только еще хуже. Потому что душа – не пальто, в химчистку ее не сдашь.
Галина Макаровна обманула Веру: дала обещание и нарушила его. Ввела в заблуждение невестку, воспользовалась девичьей ее доверчивостью.
Поступила, таким образом, безответственно и аморально.
Веруша, увидев две заветные полоски на тесте, сразу предусмотрительно всполошилась – будет ли ей помощь с малюткой?
Свекровь давала голову на отсечение, что с будущим внуком будет тетешкаться. Разделит, так сказать, все тяготы взращивания продолжателя рода. Впряжется в дело любящей бабушкой до самого восемнадцатилетия наследника.
Муж Веры работал вахтой, часто дома отсутствовал. Да и какой с мужика спрос в детском вопросе? На супруга у нее, Веруши, и расчета не было.
А вот Галина Макаровна ее натурально обнадежила. Будет-будет подмога, говорила свекровь, конечно, рожай. Рожай смело – баба ты уже тридцатилетняя и законно мужняя, чего тебе не рожать-то. Плодитесь и размножайтесь, дорогие мои дети, поскольку демография страны в глубоком угнетении.
Но обещанного пособления так и не случилось.
Посулила свекровь и забыла. Женщиной она, как мы видим, на поверку оказалась легкомысленной и эгоцентричной. Но главное – гулящей, недомашней совсем женщиной, хоть уже и седина. На шестом десятке коварная Галина Макаровна неожиданно подалась в молодайки. Сплошной нонсенс!
Нашла себе престарелого хахаля и расписалась с ним. Ладно бы где-то в темном углу предавалась иногда пороку с трухлявым своим поклонником. Срам, но пережить все же можно. Так нет же – поперлась в настоящий замуж через органы ЗАГС, личную жизнь вывалив перед общественностью.
Соседи вон до сих пор за животы от смеха хватаются при виде окольцованной молодухи Галины Макаровны.
Вере терпеть это было туговато.
Пожилая ведь женщина, а туда же – в разврат. Взрослого сына поставила в неудобное положение. Срамотища. И ее, Веру, серьезно подвела.
Коли бы Вера знала, что помощи по малютке не будет, то и не трудилась бы на дело демографии.
Живет теперь свекровь со старпером своим отдельной ячейкой молодоженов. Супруг ее все по театрам и Геленджикам за собой волочит. От семьи отбивает окончательно.
А она, Веруша, родив дочь Олю, оказалась с материнскими заботами один на один. Валандайся, дескать, молодая мать, с младенцем в одну личность. Хочешь вой, хочешь плачь, а хочешь с крыши прыгай. И колики, и зубки, и поносики – все на одном своем горбу вези. Хотя дело демографии вообще-то изначально совместным рассматривалось.
Нормальные женщины, с которыми Вера имела честь знаться, справив полувековый юбилей, мечтали лишь об одном: о бутузах-внучатах, грядах с ранним редисом для этих бутузов же. Немного о достойных пенсионных баллах еще мечтали. Чистые и добрые помыслы эти были.
Еще, конечно, стремились быть полезными, нужными молодому поколению. Старость – она ведь не для развлечений человеку дана. Дана она для помощи детям, передачи им наработанного опыта и житейской мудрости.
Вот маменька Веры, Ольга Дормидонтовна, была именно такой женщиной – нормальной.
Она одевалась и жила строго по возрасту. Пестовала внучат, бежала по первому зову на помощь к старшей своей дочери Любаше.
Сестра Люба называла маму палочкой-выручалочкой и уверенно произвела на свет уже четверых прекрасных малышей. Любаша твердо знала, что без помощи ее не оставят, поэтому и рожала играючи. Крепила демографию.
Ольга Дормидонтовна помощи Любаше отдавалась без остатка. Всю себя прямо вот швырнула на алтарь семьи. С раннего утра прет она старшего внука на спортсекцию. В обед среднюю внучку на хор сопровождает. Вечером мелкого на рисование везет за тридевять земель с пятью пересадками. И все это с шутками да прибаутками. Все это ей лишь в радость.
По ночам последыша баюкает. Тянет нежную колыбельную аж до самого утра.
В перерывах всю бытовую сторону жизни, конечно, молодой семье обеспечивает: пироги печет, углы метет, носки вяжет, постирушки затевает, на огороде, глядишь, что-то покопает, по магазинам быстренько прошвырнется, продуктов на весь кагал притащит. И тоже все с искренней веселостью на физиономии.
Дочь Любаша высыпается, конечно, материнство ей только в радость. Пятого вон уже в уме держит.
С мужским полом сама Ольга Дормидонтовна, как женщина домашняя, покончила сразу же после рождения Веруши. Именно тогда муж ее, и отец девочек, явил свою истинную личину – ушел к какой-то задастой и бездетной свиристелке.
И Ольга Дормидонтовна, отгоревав предательство, сурово объявила: кончен бал. И была слову своему верна – от обожателей шарахалась, как от чумных. Так и говорила им, обожателям, возмущенным и прямым текстом: лучше я внучат родных обслуживать буду, чем вас, чужих и посторонних мне мужчин. Обожатели, конечно, не сразу, но отступались.
В конце-то концов, когда на Ольгу Дормидонтовну обрушится почтенная дряхлость с возможной деменцией, то кто дохаживать и досматривать ее будет? Любаша и будет.
Как жаль, что милая мама проживает за тыщу верст от Веруши и не может помочь и ей. Хоть бросай все и переезжай в родные пенаты!
Сватью за нонсенс Ольга Дормидонтовна строго осудила, конечно. Так и сказала: вместо глаз у Галины Макаровны обмороженные бараньи причиндалы висят. Блудница она и вакханка. Кровь свою забыла ради штанов посторонних. Променяла святое на мужика приблудного. Погоди, Вера! Лет через десять с горшками и деменцией к вам назад запросится. А ты не пускай ее – гони старую греховодницу в шею. Даром, что и квартира ее. Профукала семью – пожинай плоды осени жизни в одиночестве.
И Вера даже представляла себе эту приятную картину.
Вот свекровь, уже совсем немощная, униженно скребется в дверь. В подрагивающих руках у Галины Макаровны ночная ваза и еще какие-то старческие пожитки. Свекровь трескучим и слабым голосом просит впустить ее по месту прописки, дать докоротать век на законной жилплощади. Ревмя ревет Галина Макаровна. Кается за те Геленджики и театры – порок глаза застил, простите, дети, старость мою хоть из жалости подохаживайте чуток.
А Вера, конечно, кремень.
Дверь поленом для надежности подпирает и припоминает насмешливо про плевок в ее наивную душу. И про поносики одинокие, и про зубки припоминает. И пусть-ка хромает Галина Макаровна туда, где прораспутничала, а этот адресок забудет во веки веков.
…Дочери Олюше шел третий годик. А Вера как упала с ног после родов, так до сих пор в себя не придет. Лежит днями влежку. Сначала ее долбанула послеродовая депрессия, а сейчас изнеможения от обиды и усталости припечатали. Поправилась Вера, подурнела. На личике всегда тень легкой меланхолии. Руки, как плети висят. Глазки обиженные и упадок сил.
Олюша тоже очень грустный ребенок. Тоже с меланхолией, капризит много – к бабушке все душонка ее рвется, ручонки туда только и тянутся.
Иногда свекровь забегала к ним в гости. Совала Олюше какие-то погремушки и неслась наслаждаться личной жизнью. Хахаль тоже с ней захаживал – делал Олюше козу. Разнузданно тряс билетами в театр и Геленджики.
Вера в эти редкие визиты смотрела на свекровь тоскливыми глазами. Иногда вдруг плакать исподволь начинала. Порою даже и с причитаниями: демографию поднимали совместно, а Олюшу взращивать ей одной. И даже бывало на бок заваливалась от такой фрустрации.
Припоминала еще вот, как бы между делом, и народную мудрость: сумел пообещать, то и не заставляй три года ждать.
Но свекровь делала вид, что не замечает отчаяния. И что ее, Галины Макаровны, совесть абсолютно чиста. Вере она советовала выходить на работу, а не ваньку валять.
Мысли о переезде в объятия дорогой мамы все чаще закрадывались в голову Веры. Если совершить этот бросок максимально оперативно, то есть, опередить пятого малыша Любаши, то еще можно еще втиснуться в плотный график Ольги Дормидонтовны, застолбив вечерние часы между рисованием старшего и колыбельной для последыша. Олюша в этом случае получит положенные ей полезные занятия по основам керамики и какой-нибудь капоэйре. А еще обожание бабушки Оли и пару вязаных носков из собачьей уютной шерстки. Погрузится ребенок, так сказать, в семейную благожелательную атмосферу.
А сама Вера, заручившись поддержкой родительницы, начнет уже от материнства человеческое удовольствие получать. Глядишь, не ровен час, и демографию с колен еще разок приподнимет.
