Муж Дуси, Василий, повел себя в браке очень характерно. Расписались они буквально сутки назад, а он уже личину свою демонстрирует.
Дуся, конечно, догадывалась, что в законном супружестве всякое меж людьми случается, но не думала, что у нее аж в самый медовый месяц нехорошее случится. Буквально хоть завтра иди и отношения супружеские рви. Беда пришла откуда не ждали – из бытовой несовместимости.
А обстояло дело так.
Дуся супу наварила – хорошего, с курицей породы бройлер. Такой мамка им варила всю свою жизнь. Домашние ели этот суп с большим аппетитом и не вякали. Даже добавки порой требовали.
Укропу Дуся в кастрюлю с супом еще накидала – для красоты и изысканности. Пусть-ка, мечтала тогда она, молодой супруг восхитится моей сноровкой хозяйственной. И не пожалеет ни на миг, что со мной обручился.
А муж Вася этот прекрасный суп за ужином чуть лизнул и лицо смичурил.
– Чего-то это, – говорит, – суп твой странноватый. Навару в нем нет вовсе. Шкурки какие-то сомнительные плавают. И морковь вон соломой, а не кружочками нарезана. Я к такому не приучен. И если откровенно – питаться мне таким блюдом совсем не по душе. Только в тарелку глазом посмотрю, так и аппетит отшибает.
И морщится, будто оказия с ним сейчас какая случится.
Дуся, конечно, от неожиданности онемела. Укроп жует и молчит себе.
А Вася далее обстановку семейную нагнетает.
– И подача, – кривится, – так себе. Посредственная вышла подача. Там вон я вижу салат из огурца у тебя стоит, портится. Отчего же ты, жена Дуся, мне его в первую очередь не выставила? Культурные люди завсегда сначала салатом из огурца пузо набивают, а затем уж хлебают суп. Без уважения ты ко мне, получается. Без трепету.
И тарелку с супом отодвигает от себя подальше. И за голову берется руками в отчаянии.
Дуся, конечно, все еще в онемении. Не такого она ожидала от первого брачного ужина. Укроп доела и за курицу принялась – ножку ее аккуратно обгладывает. И молчит, будто партизан.
А супруг руки от головы убрал и хлеб рассматривает.
– Хлеб вон еще, – говорит, – грубо нарезан. Будто у меня не ротовая полость человеческая на лице, а теплоход двухпалубный. Да в самой распоследней харчевне хлеб интеллигентнее режут. Что-то, Дуся, хозяйка ты у меня никудышная получаешься… А как уж заливала в добрачный период: и кренделя-то я пеку, и котлеты готовлю, и кисель…
Дуся ногу наконец дожевала и заплакала навзрыд. Слезы ее в суп капают тяжелыми каплями. А, пожалуй-ка, суп сейчас чересчур соленый сделался, думает про него Дуся. И еще горше рыдает.
А Василий на супругу смотрит и на глазах в тирана делается. Из холодильника вдруг сало выхватывает и зло его откусывает прямо без хлеба. Будто зверь натуральный.
– Рабочему человеку, – кричит, – уже и пожрать уже дома невозможно! Напашешься на производстве, придешь в собственный дом, а там – сплошное неуважение! Суп жидкий. Шкурки, подумайте только, полощутся! Порядочные хозяйки таким супом поросей кормят. В годину голодную. А ты, Дуська, хозяину на стол не стесняешься! Разочарован я браком до глубины души!
И кулаком по столу как шарахнет. Вспотел аж.
И к кастрюле все прорывается.
– Сейчас, – орет, – как опрокину похлебку эту на прическу твою! Не посмотрю, что ты молодоженка! Батя мой, коли не по нему в супружестве подача случалась, завсегда сотейник хозяйке на голову надевал! И меня к кастрюле пустите! И мне дайте! А ну, подставляй бабетту!
Дуся из дому едва успела выскочить. Схоронилась у соседки Глаши. Всю ночь проплакала в подушку о незавидной женской судьбе. И жалко еще было, конечно, медового месяца. Но и домой идти боязно – там время семейного завтрака с минуты на минуту шарахнет.
Ошибка
