В назначенный день пошли Зина с Петей с визитом к родственникам. Петр “Дунькину радость” в кульке тащит, Зина – небольшую авоську с вещами первой необходимости. И пальто клетчатое с цигейковым воротом на плечиках у ней еще небрежно накинуто – хоть и на улице бабье лето никак не уймется. Взмокла Зина под пальтишком, но сопит и терпит.
– Манто на крючок первым делом определю, – так Зина приговаривает все, – будто бы оно тут всю жизнь болталось. Пусть-ка привыкают старые к новым жильцам. Тут ведь главное – приручение аккуратное провести. Осторожно, значится, в квартирку проникаем и беседуем о самочувствиях. Далее чаю проследуем выпить. А там уж и трамвай последний отчалит. Мы и заночуем под предлогом. Вы, Петя, сразу обзовитесь моим законным супругом. Так прямо меня и кличьте постоянно: “жена, жена!”. Оттого это, что дедка с бабкой блуду идеологией не понимают. Деготь из комоду достанут – меня им обольют. И перьями поверх сыпанут. Плавали – знаем. А ежели свидетельство о браке начнут требовать – делайте глупый вид. Будто вы не понимаете человеческой речи.
– Это нам сущие пустяки, – Петя обещает, – но смущает меня один небольшой момент. Фамилие-то у вас девичье в паспорте указано. А вдруг дотумкают?
– Вы, Петя, хоть и любимый мой человек, – Зина отвечает, – и жить без вас я отказываюсь решительно – но порой уж такие глупости несете. Сами-ка поразмышляйте: какой нынче век на дворе? Женщины наши освободились от рабства кухонного и фамилие свое личное при брачной процедуре запросто оставляют. И мы таковские. А задача проста – в жилплощадь эту зубами буквально впиться. Будто мы с вами – цепной пес Дозор, а площадь – штанина жулика, который у Дозора из-под носа добро хозяйское вынести намерение имеет. Понимаете?
– Понимаем, – Петя головой машет, – Дозором вгрызаемся в метры эти. И ни пяди площади не отдаем.
Бабка Муся дверь открыла не сразу. Часа два под дверью влюбленные толклись. Скреблись, звонили, шипели в скважину замочную приветственные слова. А потом открыла вдруг бабка. И неожиданно гостям обрадовалась. Зину в лоб целует, а Пете лапку свою сует для лобызаний. И дед Митя вышел – кряхтит будто радостно. Но там и не разберешь сильно.
Дочь привела жениха. А он – Квазимодо. Как пережить такое?
Сразу, конечно, на стулья все рядком уселись. Бабка Муся лицо горестное сделала и беседовать начала.
– Эге, значит, – шамкает бабка, – здоровьечко мое нынче безвозвратно пошатнулось. Встану спозаранку – и не соображу уж зачем. На завод давно не надобно, ребяты малые ложками на скамье не стучат. Лежи себе колодой – а нет: глазья уже блюдцами. И сразу мысли про прошлое в голове моей вертятся. Будто калейдоскоп какой. Вот я в церковно-приходской школе девочкой на ноге одной верчусь. А вот уже в колхозе тружусь. И так мне там жить не хочется, в колхозе-то. А потом – заводской гудок в голове гудит. И не понимаю я – на завод бежать или на ноге вертеться? Потом, конечно, в бочину что-то давить начинает. А потом – в грудину. Кости вот еще скрипят громко. Не живите, девки, до моих лет! Нет в этом ни малейшей радости.
Петя в этом момент глаза очень сочувственные делает. И даже всхлипывает. И отменно у него такое выходит – любой бы в сочувствии уверился.
– Мы, баб Мусь, – Зина юбкой слезы утирает, – не девки вовсе. Вот я, Зинаида, внучка твоя любимая. А это мой супруг законный – Петр Макарович. Мы с ним молодожены. И пришли попроведовать вас. Нанести, так сказать, родственный визитик.
– За визитик благодарствую сердечно, – бабка Муся говорит, – очень нам такое внимание родственников симпатизирует. Но вы, милаи, дальше рассказ слушайте. Я вам сейчас длинно повествовать стану про Митрия Осиповича самочувствие. У него там целый букет хворей отрос.
– Может, чаю выпьем, – Петя аккуратно интересуется, – смочим, так сказать, горлы.
– Чаю у нас, – бабка Муся жалким голосом тянет, – к сожалению, в домохозяйстве не имеется. Пенсия-то копеечная. На чай не выкроишь. Дед вон сходит во двор – коры какой наколупает. С ней и чаевничаем. Такое вы, Петр Макарыч, пить станете ли?
– Стану как миленький, – Петя клянется. И на Зину глазом косит – все ли верно он делает. Зина ему мигает одобрительно: правильно, мол, все изображаете.
И все на кухню тогда прошли. Дед Митя из карману чего-то вынул – махорки или коры – кто же там разберет. Бабка Муся кипятка добавила. Сидят, из кружек шумно потягивают. Душевная такая атмосфера наметилась.
– А мы, баб Мусь, – Зина ласково говорит, – никуда и не торопимся. Готовы про хвори слушать хоть бы и до полуночи. Нам такое очень уж интересно. Лучше любого кина про хвори слушать.
И Петя снова глаза свои делает. И бабке Мусе шальку на плечах заботливо поправляет.
– Ну, слушайте, девки, тогда, – бабка улыбается, – я долго рассказывать стану. Деду Мите с год уж воздуху маловато. Все нудит, болезный: давай, мол, Муся, продадим данную хибару за бесценок. И возьмем избушку какую в чистом поле. Там воздух чистейший. А тут – давят на меня стены и потолки. Вскочит еще, глаза шальные. Окна и двери все нараспашку сделает. Пусть и январский мороз трещит. В окошко бороду высунет – и дышит. Я валенки молча натяну, зипун запахну. И сижу себе, трясусь. Так до утра и колдобимся. Не радость это, старость когда.
– Вам, мабуть, – Петя голос подает, – одиноко в хибаре-то. Оттого и ночами представления закатываете. А было бы тут народу погуще – и жилось бы веселее.
Познакомилась с мужчиной. А он пропал после свидания. Причина оказалась обидной
Бабка Муся на Петю поглядела внимательно. И призналась.
– Дык, Петр Макарович, пробовали у нас молодые пожить уж. Тоже вот такие нахлебники заявлялись давеча. Седьмая вода на киселе. Но более недели не сдюжили эти молодые. Спать-то мы с дедом в семь вечера укладываемся. Чуть закат намечается – мы уж и на постелях зеваем да чешемся. И тут, чур, нас не тревожить. От малейшего шороху просыпаемся. Только кто шелохнется – тут и продираем глаза. А коли проснулись мы – так и молодым с нами на кухню идти следовало. Воспоминания про юность ушедшую нашу слушать. А коли, допустим, не пойдешь слушать, поленишься – спать там хочешь или еще чего приспичило – так получай у нас гипертонический криз во всей красе. И тогда уж до утра с нами вошкайся. Отваживайся и ноги уксусной эссенцией протирай.
Петя тут макушку царапать себе начал.
– А ежели мне, допустим, – говорит он, – на работу с утра бежать требуется? А я и не спавши вроде.
– А это нас, – бабка Муся отвечает, – решительно не касается. Давление наше под твой рабочий график подстраиваться не станет. И вот я к чему это еще говорю-то…В семь вечера – как мы с Митрием Осиповичем спать намерились – дверь входная в жилплощадь запирается с внутреннеей стороны. Заперлись и дрыхнем. Те молодые-то не всегда успевали в дверь до урочного часу протиснуться. Выйду я на балкон – время себе на хронометре отмечу. И наблюдаю картину: бегут эти молодые сломя головы, запинаются, падают, людей пихают. К семи норовят в дом успеть попасть. И не успевали, конечно, как правило. И хоть и жаль их немного – а режим прежде всего. Дед дверь подопрет – и все тут. И разговор у нас короткий получается. Эти молодожены, почитай, всю неделю на площадке лестничной и прожили. А вы пейте-ка чай, Петр Макарович, не стесняйтесь, дорогой наш зятек.
Петя тут грустный зачем-то сделался. И на Зину не смотрит, не интересуется – все ли верно он изображает.
– Мне, – Петя говорит, – в удобства очень требуется.
И выскользнул за дверь. И вот пять минут его нет. И десять минут. И полчаса уж Петр отсутствует. Зина уже, конечно, переживать начала – в уборную стучать, кричать “супруг, супруг, откройте”. Но только вот Пети там не оказалось – сбежал он без прощания, по-английски. Кулек с “Дунькиной радостью” прихватил и был таков.
Бабка Зина руками всплеснула.
– Вдругорядь, – говорит, – сбежал, Зинаида, твой кадр. Хилого, однако, мужика ты выбрала в наизаконные мужья.
И пошла себе фикус поливать.
Ошибка
