У деда с бабкой слишком большая квартира. Пришли к ним на постой. Ч.2
В назначенный день пошли Зина с Петей с визитом к родственникам. Петр “Дунькину радость” в кульке тащит, Зина — небольшую авоську с вещами первой необходимости. И пальто клетчатое с цигейковым воротом на плечиках у ней еще небрежно накинуто — хоть и на улице бабье лето никак не уймется. Взмокла Зина под пальтишком, но сопит и терпит.
— Манто на крючок первым делом определю, — так Зина приговаривает все, — будто бы оно тут всю жизнь болталось. Пусть-ка привыкают старые к новым жильцам. Тут ведь главное — приручение аккуратное провести. Осторожно, значится, в квартирку проникаем и беседуем о самочувствиях. Далее чаю проследуем выпить. А там уж и трамвай последний отчалит. Мы и заночуем под предлогом. Вы, Петя, сразу обзовитесь моим законным супругом. Так прямо меня и кличьте постоянно: “жена, жена!”. Оттого это, что дедка с бабкой блуду идеологией не понимают. Деготь из комоду достанут — меня им обольют. И перьями поверх сыпанут. Плавали — знаем. А ежели свидетельство о браке начнут требовать — делайте глупый вид. Будто вы не понимаете человеческой речи.
— Это нам сущие пустяки, — Петя обещает, — но смущает меня один небольшой момент. Фамилие-то у вас девичье в паспорте указано. А вдруг дотумкают?
— Вы, Петя, хоть и любимый мой человек, — Зина отвечает, — и жить без вас я отказываюсь решительно — но порой уж такие глупости несете. Сами-ка поразмышляйте: какой нынче век на дворе? Женщины наши освободились от рабства кухонного и фамилие свое личное при брачной процедуре запросто оставляют. И мы таковские. А задача проста — в жилплощадь эту зубами буквально впиться. Будто мы с вами — цепной пес Дозор, а площадь — штанина жулика, который у Дозора из-под носа добро хозяйское вынести намерение имеет. Понимаете?
— Понимаем, — Петя головой машет, — Дозором вгрызаемся в метры эти. И ни пяди площади не отдаем.
Бабка Муся дверь открыла не сразу. Часа два под дверью влюбленные толклись. Скреблись, звонили, шипели в скважину замочную приветственные слова. А потом открыла вдруг бабка. И неожиданно гостям обрадовалась. Зину в лоб целует, а Пете лапку свою сует для лобызаний. И дед Митя вышел — кряхтит будто радостно. Но там и не разберешь сильно.
Дочь привела жениха. А он — Квазимодо. Как пережить такое?
Сразу, конечно, на стулья все рядком уселись. Бабка Муся лицо горестное сделала и беседовать начала.
— Эге, значит, — шамкает бабка, — здоровьечко мое нынче безвозвратно пошатнулось. Встану спозаранку — и не соображу уж зачем. На завод давно не надобно, ребяты малые ложками на скамье не стучат. Лежи себе колодой — а нет: глазья уже блюдцами. И сразу мысли про прошлое в голове моей вертятся. Будто калейдоскоп какой. Вот я в церковно-приходской школе девочкой на ноге одной верчусь. А вот уже в колхозе тружусь. И так мне там жить не хочется, в колхозе-то. А потом — заводской гудок в голове гудит. И не понимаю я — на завод бежать или на ноге вертеться? Потом, конечно, в бочину что-то давить начинает. А потом — в грудину. Кости вот еще скрипят громко. Не живите, девки, до моих лет! Нет в этом ни малейшей радости.
Петя в этом момент глаза очень сочувственные делает. И даже всхлипывает. И отменно у него такое выходит — любой бы в сочувствии уверился.
— Мы, баб Мусь, — Зина юбкой слезы утирает, — не девки вовсе. Вот я, Зинаида, внучка твоя любимая. А это мой супруг законный — Петр Макарович. Мы с ним молодожены. И пришли попроведовать вас. Нанести, так сказать, родственный визитик.
— За визитик благодарствую сердечно, — бабка Муся говорит, — очень нам такое внимание родственников симпатизирует. Но вы, милаи, дальше рассказ слушайте. Я вам сейчас длинно повествовать стану про Митрия Осиповича самочувствие. У него там целый букет хворей отрос.
— Может, чаю выпьем, — Петя аккуратно интересуется, — смочим, так сказать, горлы.
— Чаю у нас, — бабка Муся жалким голосом тянет, — к сожалению, в домохозяйстве не имеется. Пенсия-то копеечная. На чай не выкроишь. Дед вон сходит во двор — коры какой наколупает. С ней и чаевничаем. Такое вы, Петр Макарыч, пить станете ли?
— Стану как миленький, — Петя клянется. И на Зину глазом косит — все ли верно он делает. Зина ему мигает одобрительно: правильно, мол, все изображаете.
И все на кухню тогда прошли. Дед Митя из карману чего-то вынул — махорки или коры — кто же там разберет. Бабка Муся кипятка добавила. Сидят, из кружек шумно потягивают. Душевная такая атмосфера наметилась.
— А мы, баб Мусь, — Зина ласково говорит, — никуда и не торопимся. Готовы про хвори слушать хоть бы и до полуночи. Нам такое очень уж интересно. Лучше любого кина про хвори слушать.
И Петя снова глаза свои делает. И бабке Мусе шальку на плечах заботливо поправляет.
— Ну, слушайте, девки, тогда, — бабка улыбается, — я долго рассказывать стану. Деду Мите с год уж воздуху маловато. Все нудит, болезный: давай, мол, Муся, продадим данную хибару за бесценок. И возьмем избушку какую в чистом поле. Там воздух чистейший. А тут — давят на меня стены и потолки. Вскочит еще, глаза шальные. Окна и двери все нараспашку сделает. Пусть и январский мороз трещит. В окошко бороду высунет — и дышит. Я валенки молча натяну, зипун запахну. И сижу себе, трясусь. Так до утра и колдобимся. Не радость это, старость когда.
— Вам, мабуть, — Петя голос подает, — одиноко в хибаре-то. Оттого и ночами представления закатываете. А было бы тут народу погуще — и жилось бы веселее.
Познакомилась с мужчиной. А он пропал после свидания. Причина оказалась обидной
Бабка Муся на Петю поглядела внимательно. И призналась.
— Дык, Петр Макарович, пробовали у нас молодые пожить уж. Тоже вот такие нахлебники заявлялись давеча. Седьмая вода на киселе. Но более недели не сдюжили эти молодые. Спать-то мы с дедом в семь вечера укладываемся. Чуть закат намечается — мы уж и на постелях зеваем да чешемся. И тут, чур, нас не тревожить. От малейшего шороху просыпаемся. Только кто шелохнется — тут и продираем глаза. А коли проснулись мы — так и молодым с нами на кухню идти следовало. Воспоминания про юность ушедшую нашу слушать. А коли, допустим, не пойдешь слушать, поленишься — спать там хочешь или еще чего приспичило — так получай у нас гипертонический криз во всей красе. И тогда уж до утра с нами вошкайся. Отваживайся и ноги уксусной эссенцией протирай.
Петя тут макушку царапать себе начал.
— А ежели мне, допустим, — говорит он, — на работу с утра бежать требуется? А я и не спавши вроде.
— А это нас, — бабка Муся отвечает, — решительно не касается. Давление наше под твой рабочий график подстраиваться не станет. И вот я к чему это еще говорю-то…В семь вечера — как мы с Митрием Осиповичем спать намерились — дверь входная в жилплощадь запирается с внутреннеей стороны. Заперлись и дрыхнем. Те молодые-то не всегда успевали в дверь до урочного часу протиснуться. Выйду я на балкон — время себе на хронометре отмечу. И наблюдаю картину: бегут эти молодые сломя головы, запинаются, падают, людей пихают. К семи норовят в дом успеть попасть. И не успевали, конечно, как правило. И хоть и жаль их немного — а режим прежде всего. Дед дверь подопрет — и все тут. И разговор у нас короткий получается. Эти молодожены, почитай, всю неделю на площадке лестничной и прожили. А вы пейте-ка чай, Петр Макарович, не стесняйтесь, дорогой наш зятек.
Петя тут грустный зачем-то сделался. И на Зину не смотрит, не интересуется — все ли верно он изображает.
— Мне, — Петя говорит, — в удобства очень требуется.
И выскользнул за дверь. И вот пять минут его нет. И десять минут. И полчаса уж Петр отсутствует. Зина уже, конечно, переживать начала — в уборную стучать, кричать “супруг, супруг, откройте”. Но только вот Пети там не оказалось — сбежал он без прощания, по-английски. Кулек с “Дунькиной радостью” прихватил и был таков.
Бабка Зина руками всплеснула.
— Вдругорядь, — говорит, — сбежал, Зинаида, твой кадр. Хилого, однако, мужика ты выбрала в наизаконные мужья.
И пошла себе фикус поливать.
Ошибка
