Люся влюбилась. Такого не случалось в ее жизни уже лет двадцать. И вот – втюрилась. До слабых коленок, дрожащего голоса и краснеющих щек. Такие предательские реакции выдавал ее организм в обществе объекта страсти.
Будто Люсе снова двадцать и на свете есть только два человека – она сама и еще Михаил Иванович.
Именно он, Миша, пленил ее многострадальное сердце.
Михаил Иванович был новым хирургом в их поликлинике.
Крупный, усатый, с мощным басом. Шутил с медсестрами, легко ставил на место скандальных симулирующих бабок, очень ладил с начальством.
Был уверенным в себе мужчиной, напористым, жестким даже. И медиком замечательным!
Если особенно неприятная бабка кобенилась, настаивала на невыносимой боли в своем колене, Миша, бегло глянув на рыхлую конечность, убедительно объяснял страдалице, что восемьдесят лет – это, уж поверьте, не шестнадцать. Положено болеть уже вообще всему. Ступайте домой и прикладывайте капустный лист. И бабка, вдруг поверив в повелительный и уверенный Мишин голос, успокаивалась и ковыляла домой, прикладывать капусту к больному органу.
Руки у Миши были огромные, красноватые, очень сильные. Такими женщин вот обнимать хорошо.
Картина, а не мужик этот Миша. Люда любовалась на него издали, смущалась, как девчонка.
А Миша, поскольку мужчина он решительный, настоящий, не стал издали любоваться, а начал с Люсей здороваться по-особенному и после приема в кабинет к ней заходить – им было по пути на метро.
Миша жил с мамой, “доглядывал” ее старость. Тоже солидный плюс. Заботливый, ответственный. Сейчас мало таких вот мужчин, а инфантильных эгоистов много.
Люся почти год жила этими моментами – пятнадцать минут плечо к плечу до метро рядом с Мишей. Задушевные разговоры про мамины хвори, полезность капустного листа, анекдоты. Люся их в памяти до ночи перебирала, разговоры эти. Порою продолжала безмолвные монологи с образом Миши до самого утра.
Потом возлюбленный проявил настойчивость и продвинулся в их сближении серьезно дальше – пригласил Люсю на дачу.
Дача была Люсина, а он вызвался к ней приехать, отдохнуть, так сказать, на лоне природы, в непринужденной обстановке.
Люся тщательно готовилась к визиту – всю суббота на грядах драла противную траву мокрицу, чистила непритязательные дачные кружки содой, генералила в бане. Хотелось, чтобы Миша узнал ее с хорошей стороны – домовитая женщина.
На даче случился романтический вечер с комарами, шашлыками, усами Миши, щекочущими Люсину шею.
А потом и ночь была, тоже очень романтическая.
Люся парила над грешной землей. Миша – подарок свыше, мечта и родная душа.
С бывшим своим мужем Васей Люся рассталась пять лет назад. Все эти годы в сторону мужиков даже и не смотрела.
Вася, подлец и предатель, ушел к другой женщине. К своей пациентке. Он был врачом-ревматологом. И нашел свою неожиданную любовь на жестком дермантине кушетки. Той женщине, жертве какого-то несерьезного артроза и коварной разлучнице, было уже хорошо за сорок. Трое детей, безработная, совсем несимпатичная женщина. У нее была дряблая шейка и губки сморщенной гузкой. Но Вася не устоял перед заклятой артрозницей и ушел.
Люся в глубине души была уверена, что Василия эта многодетная старуха каким-то образом приворожила. Иных логичных объяснений предательству мужа она найти просто не могла. Самым банальным способом приворожила. К примеру, опоила Васю специальной настойкой и почитала специальный заговор.
И привет – Вася ушел, как безропотный телок в свою новую семью.
В новой семье Василий, как и положено насильно привороженному гражданину, стремительно деградировал.
Из поликлиники он ушел. К Люсе возвращаться не хотел категорически. Говорили, что он подвизался в какой-то секте, чьим активным членом и была его новая супруга.
Первых пару лет после развода, Люся горела идеей спасения Васи из жадных артрозных лапок разлучницы.
Однажды, и об этом было немного стыдно вспоминать, вооружившись иконкой и взяв в помощь бывшую свекровь, даже ходила к Васе по новому месту его регистрации.
Васина артрозница, возмущенно морща гузку, чуть не веником вымела их спасательный отряд.
Она еще потом Василию звонила, писала. Отправляла к нему сына Гену. Неужели, видя детские слезы, Вася не выскочит из логова ведьмы? Вася из логова не выскочил, а еще больше там окопался.
Он пропал с радаров их жизни и жизни в целом.
Сын Генаша сейчас был четырнадцатилетним подростком. Он плохо учился, прогуливал школу, отрастил волосы по плечи и бегал везде с гитарой. Люда пробовала его лупить ремнем, но Гена ржал лошаком и ходить в школу каждый день наотрез отказывался.
Угрожал даже съехать в сектантское логово, если мать уж совсем допекать станет.
Так Люся и копошилась – днем пациенты с жалобами, вечером Гена с двойками.
А потом появился Михаил. Отдушина.
Чего она там в двадцать лет понимала о себе, когда за Ваську замуж пошла? А ничего не понимала! Он позвал, она и пошла. А сейчас, на пороге сорокалетия, Люся уже четко понимает кто ей нужен. Вот такой мужчина, как Миша.
Но все у них пошло как-то по узкой козьей тропе.
После романтической дачи Миша странно переменился. На работе он с Люсей только сухо здоровался. Глаза в пол опустит, усы ощетинит, буркнет “здрасте” и мимо идет.
А ведь мысленно Люся и место под вещи Миши в своем шкафу выделила, и на лето планов совместного отдыха настроила, и даже Мишину маму заранее полюбила.
Почти месяц Люся изнывала от неизвестности.
Чем-то неотвратимо отвратила она Мишу от себя. Люся уже и про целлюлит свой скромный подумала, и про “ушки” топорщащиеся на заду, и про небольшие складки на спине. А у кого их, позвольте, нет?
Зарабатывает она не меньше Миши. Женщина самостоятельная. Дачу вот имеет, квартира своя есть, специальность в народе уважаемая – уролог.
Но Миша продолжал шарахаться, обегать Люсю по стеночке, дышать холодом.
Наконец через месяц Миша, зажатый измученной Люсей в дальнем углу ординаторской, объяснился. Подозрительно щурясь он поведал свою историю.
Причиной резкого охлаждения меж ними стали не “ушки” на заду, а наличие у Люси ребенка. О том, что у Люси он есть, Миша узнал случайно, от коллег.
Напрасно Люся скрывала этот порочащий факт. Он все-все выяснил и сделал выводы.
У Миши, и это большая драма его жизни, уже однажды была женщина с детьми от первого брака.
Об этом факте своей биографии Миша теперь почти не вспоминает. Умная психика сама затирает такие травмирующие воспоминания.
Люсин же обман всколыхнул болезненные переживания.
Та его женщина, Галя, отводила Михаилу почетное восьмое место в своей жизни.
На первом месте были ее дети, две верткие девчонки-подростки. Эти девчонки из матери веревки вили, а его называли почему-то пуклей.
Второе место в жизни Гали плотно занимала своим объемным задом ее мама, Аида Борисовна. Эта мама называла Мишу боровом невыложенным и говорила, что без печати в паспорте любой кобель к ее дуре пригреться норовит. Печати, к слову, и правда не было. Бабка Аида была на редкость склочной, неприятной. У внучек бесконечно громким шепотом все выспрашивала, не жрет ли боров их конфеты и не избивает ли их украдкой.
На третьем месте в этой Галиной иерархии располагалась овчарка Гретка. Гретку кормили говядиной и укладывали спать в супружескую кровать на правах полноценного члена семьи. Миша ночью и пятку почесать себе боялся – собака рыком строго его одергивала от любых, излишних с ее точки зрения, телодвижений.
Четвертое и пятое места занимали Галины сестра Аня с племянником.
Эта Аня была ходячим олицетворением беспомощности – несчастная разведенка с дошкольником и вечно скорбным лицом. У Ани всегда что-то случалось. Она то ломала ногу, то изнывала от гнойного пульпита, то вдруг покрывалась рожей, а то и вовсе загибалась от язвенного приступа. Иногда все это случалось с ней одновременно. И Мишу умоляли спасти кровинку, подключить все свои связи, поднять всю отечественную медицину на уши.
На шестом месте – тесть, Галин папа. Теща звала его хануриком. Папа был немного запойным алкоголиком, но вообще спокойным и очень незаметным мужчиной. Покуривал на балконе, запои устраивал строго на даче. Галя в эти запойные периоды папеньки моталась на дачу, следила, чтобы тот не навел в дом бичей, которые непременно вырвут весь урожай лука себе на закусь.
Седьмое место занимала Галина подруга Оля. Оля тоже была с большой личной драмой. У нее был сиделец-муж. И вся жизнь Оли крутилась вокруг этого мужа. Галя то занимала Оле деньги на передачи в тюрьму, то вошкалась с Олиным годовалым ребенком, когда подруга отбывала “на тюрьму” встречаться с дорогим мужем и папой. А еще вечерами плотно “сидела на телефоне”. Утешала Олю, поддерживала морально.
А вот восьмое место как раз и предназначалось для Миши.
Понятно, что в создавшейся диспозиции Михаилу перепадало немногое.
С расстояния своего восьмого места он имел право лишь на то, чтобы носить деньги на прокорм детей от другого мужика и выполнять грязную бытовую работу: выбивать ковры, таскать отходы жизнедеятельности на мусорку.
Мыть Гретке лапы. Гадкая собака при мытье всегда его немного покусывала за мягкие ткани.
Ставить инсулиновые уколы теще. Мять по первому же приказу живот занемогшей сестре Ане.
Возить Галю на огород, проверять судьбу лука.
Взамен ему давали тарелку жидкого супа и немного быстрой ласки раз в полугодие, когда дети были в лагере, а бабка с хануриком на каких-нибудь очередных выборах.
И он, Миша, в тех отношениях безмерно страдал. Он чувствовал себя кошелем на ножках, мусоровозом, извозчиком, домашним доктором, козлом отпущения, но не любимым мужчиной.
Если вдруг он делал девочкам справедливое замечание, то получал ужасный скандал на весь вечер.
Девочки хором кричали, что он им не отец, а всего лишь пукля.
Галя тоже кричала, что он ей не муж, а позорный сожитель. И чтобы не трогал ее детей своими чужими равнодушными лапами. Они, малютки, ведь ему неродные, вот и рад гнобить дитятей. И если хочет гнобить, то пусть все по уму сделает – женится на Гале и удочерит малюток.
Теща хваталась за сердце и дергалась в предсмертной агонии.
Тесть демонстративно уходил на балкон, молчаливо сигнализируя о грядущем запое на фоне нервной домашней обстановки.
Вакханалия продолжалась два года.
А потом Миша поставил во всем этом жирную точку. Переехал к маме. И зарекся отношения с детными женщинами заводить – окрутят и на шею с потомством усядутся: но! Поехали, лошадка! Вези, битюг, нас на своем горбу.
А он против везти.
И даже Люсины манящие коленки и дача без мокрицы не стали аргументами “за”.
Коленки коленками, а восьмое место – всего лишь восьмое, первым ему не стать.
Люся горько заплакала. Сына Гену она ведь не скрывала. Просто в разговорах о хворях и передовых народных методах их лечения, до наличия Генаши они просто не добрались.
Люся рыдала и жаловалась на рану сердечную, которую нанес ей Михаил: как быть, Мишаня, ведь здесь же все болит.
И показала на свою левую грудь, обиженно вздымающуюся под халатом. Миша пробормотал что-то про капустный лист и ушел.