Дочь Любы, Иришка, сердечного друга на знакомство с семьей привела. Друг по имени Петя был в Иришу влюблен вот уж целых полгода.
– Сохнет, мама, – рассказывала все время о поклоннике дочь, – буквально сохнет Петя по мне. Будто с ума от чувства сошел – водит за руку через дорогу, сдувает невидимую пыль. И дышать в мое отсутствие физически не способен! Чуть я шажок в сторону делаю – синеть лицом начинает. Он, Петя мой, маменька, серьезно ко мне настроен. Давеча вон размером колечка интересовался. Такой замечательный парень! Такой уж удивительный! Очень мечтаю вас познакомить – пусть бы два моих самых любимых человека меж собой взаимопонимание нашли! Вот бы весело было!
Любе такие разговоры, конечно, очень по душе были. Иришка ее – партия завидная. Росту в ней, в Иришке, метр семьдесят пять. Весу – писят кило от силы. Волосы кудрявые и зубы блестят. Чистый персик. Ландыш весенний. А какая трещотка! А какая хохотушка!
Если Люба с Иришкой по улице шагали – все окружающие на них шеи сворачивали. Любовались на такой травматичный манер. А Иришка лишь отмахивалась. “Я, маменька, на эти взоры пристальные и шеи хрустящие давно внимания никакого не обращаю. Пущай себе глаза лупят. Я привыкшая к подобному обожанию”. И дальше они шли по своим делам. Люба – с гордостью: хоть за самого лучшего принца Англии дочь выдавай.
И вот – знакомство с женихом. Люба по такому важному случаю пирог испекла и в парикмахерскую “Каприз” сходила. Пусть-ка юноша убедится – у них все с лица симпатичные. И маменька еще молодая, задорная. Звенит колокольчиком. Хорошая, таким образом, семья. Приветливая.
И в назначенный час Иришка Петю своего дорогого в дом заводит. За руку зашли – молодые и влюбленные.
И Петя у порога в полутьме еще долго возился – обувь снимал и в платок сморкался тщательно. А потом вышел на белый свет.
А Люба-то на жениха взглянула – и дурновато ей сделалось. Батюшки-светы! Очень уж этот жених Петя выглядит интересно. Роста сам ниже среднего. Иришке по плечо едва подпрыгивает. Волосенки имеет редкие и зачесаны они так, как юноши не чешут. Глаза у Пети крошечные и у переносицы катаются. Люба такие глаза раньше только в мультиках видела. Но и в жизни подобное вон иногда бывает. А главное – нос. Нос у Пети был уж совсем особенный. Будто это и не нос, а хоботок.
И жених нехорошо так усмехается под этот хоботок.
Вот тебе и поклонник! В рубахе клетчатой заявился. Из теплой байки. Под острый кадык глухо застегнутой. И без единого цветочка. Пусть бы и паршивого.
Квазимода, девочки! Сущая Квазимода! Это Люба так про себя подумала. А дочь смотрит на Петю и глаза у нее совсем нездоровые. Горят пожарами. И грудь вздымается от любви.
Люба (какую могла) улыбку для Пети растянула. Гость все же. Но глаза ее разочарование и кошмар излучать во все стороны начали.
Сели за стол, конечно. Пирогом морковным угощаться. Петя на пирог этот смотрит и за бок правый картинно хватается. Хоботом своим морщится.
– Я, – этак неразборчиво вдруг заявляет, – печеное есть категорически отказываюсь. Органы у меня от печеного капризничают. Я бы вот, тетя Люба, каши кукурузной поел. Жиденькой. И вам ее бы тоже хорошо откушать. Возрастным людям печеные пироги морковные вовсе не на пользу.
Люба оторопела, конечно. И пирог чуть не уронила.
– Нету, – губы поджимает, – кукурузы у нас. Могу геркулеса вам, Петр, заварить. Станете угощаться?
– От геркулеса у меня в кишечнике брожения, – это Петя ей опять неразборчиво отвечает.
И так уж он непонятно говорит, что сразу и не разберешь – чего там у него в кишечнике живет: то ли “учреждения”, то ли “снабжения” какие.
И при этом продолжает усмешку свою под длинным носом прятать. Очень неприятно такое видеть за столом. Даже аппетит пропал – и пирог почти нетронутый стынет.
А Иришка знай себе сидит с довольным видом. По руке Петю гладит украдкой. И глаза у нее дурные и влюбленные.
Полчаса молодые так за столом отсидели и в комнату к Иришке ускользнули.
А Люба на балкон побежала – подруге Зине звонить. Делиться впечатлением.
– Зина, – шепчет Люба в трубку телефонную, – умоляю! Вызывай какую-либо помощь мне неотложную! Иришка мне сейчас материнское сердце разбила. Привела такое чудище заморское, что я и по сей момент на грани потери сознания нахожусь. Квазимода, Зина, там редкостная пришла! Сам из себя куцый. Иришке моей по колено где-то. Глазки крошечные и в пучок. Нос еще огромный висит и ушки торчком. Сам бледный и все за печень себя трогает. Каши, говорит, мне из кукурузы ступай готовь. Такой молодой хам! Я в шоке, Зина! В глубочайшем шоковом состоянии…
– Так он, возможно, с харизмой мужской, Люба, – Зина ей отвечает осторожно, – случается такое в природе. Сам из себя сморчок, но харизмой всем женщинам мозг отбивает напрочь. У меня Гена таким был – с мужской харизмой. Страшный, что Кинг-Конг. Смотришь на него, бывало, и от страха ноги трясутся. И заикание появляется. И хочется убежать от этого ужаса на самый дальний конец света. А потом раз – и харизмой тебя как своей долбанет. И ты уже ему борщ радостно варишь и детей одного за другим рожаешь. Ревнивый, правда, Гена был. Может, и этот твой Петя такой же кадр? Ты присмотрись-ка внимательнее к нему – есть ли харизма?
– Тю, – Люба совсем уж расстраивается, – и близь такого нет. Хлипкий тип. Кашу одну жидкую жрет. И говорит не очень понятно. Будто индюк: кулдык, кулдык. Я половину слов его разобрать не в силах. И мне, филологу, такое серпом по языку. А главное, Зин, у них ведь все серьезно! Иришка спит и видит себя женой. Кольца вон они уже берут. А ей девятнадцать! И лицом – зарубежная модель! А Петя – индюк.
– С лица воды не пить, однако, – Зина подругу успокаивает, – в семье оно, сугубо внешнее, дело и вовсе десятое. Привыкнешь со временем и пугаться зятя этого перестанешь-ка.
– А внуки, Зин?! Внуки же эти внешностью, небось, тоже в Петю уродиться имеют огромные шансы! А я на лицо внуков хорошеньких мечтаю иметь. Чтобы все им окружающие умилялись. И я бы тогда души в них не чаяла!
– Коли мальчик будет, то и не особо это трагично, – Зина опять успокаивает, – им, мужчинам, не особо важно симпатичными быть. Коли умный мужчина и серьезный, то этого вполне для семейного счастья достаточно. У меня Гриша такой был. Тоже внешне не особо получился – на кролика смахивал. Но умнююючий. Будто Нобелевский лауреат. И из себя добродушный. А вот коли девочка будет – то это, конечно, драма жизненная получится. Девочке этой, с хоботом, пожалуй, и не позавидуешь. Но есть методы всякие научные – пол ребенка диетами задавать. Я вон когда сына хотела – чечевицу одну ела круглосуточно.
Так вот пошептались они. Люба, конечно, поплакала. И девочку эту, внучку будущую, очень ей жаль заранее. И Иришку жаль. Пойти, что ли, чечевицы мешок взять?!
А дочь со своим Петей из комнаты выходят и ей подмигивают: ждите, мол, тетя Люба, дорогих сватов. Петя хоботом довольно трясет – и ландыш ему, и персик. Кулдык-кулдык.
А Люба вовсе не такого мужа для Иришки хотела! И тут хоть бойкот дочери выдавай, а хоть и к психологу дорогому ее веди. Но не примет Петю она, Люба, ни в жись. Нет, не примет.
Ошибка
